Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг

только начинало светать. Трапп собрал людей полукругом и обратился к ним с речью. Объяснив бойцам батальона, какое кровавое дело им предстоит, он затем сделал им крайне необычное предложение: если кто-то из людей старшего возраста чувствует, что ему это не по силам, он может выйти из строя. Трапп замолчал, и через несколько мгновений один полицейский из 3-й роты, Отто-Юлиус Шимке*, сделал шаг вперед. Капитан Хоффман, прибывший в Юзефув вместе с 3-м взводом 3-й роты прямиком из Закшува и не принимавший участия в совещании офицеров, которое состоялось в Билгорае днем ранее, пришел в ярость из-за того, что первым строй нарушил один из его подчиненных. Хоффман обрушился на Шимке с упреками, но Трапп осадил его. После того как Трапп взял Шимке под свою защиту, из строя вышло еще 10 или 12 человек. Они сдали свое оружие и получили приказ ожидать дальнейших распоряжений майора{96}.

Затем Трапп созвал командиров рот и поставил каждому из них задачу. Приказы 1-й роте передавал гауптвахмистр Каммер*, 2-й и 3-й – Гнаде и Хоффман. Два взвода 3-й роты должны были окружить деревню{97}. Полицейским приказали расстреливать всех, кто попытается бежать. Остальные должны были провести облаву на евреев и собрать их на рыночной площади. Тех, кто слишком болен и слаб, чтобы самостоятельно дойти до рынка, малолетних детей, а также всех, кто окажет сопротивление или попытается скрыться, также приказали расстреливать на месте. После этого нескольким бойцам из 1-й роты предстояло сопровождать отобранных мужчин, а остальная часть роты в это время должна была проследовать в лес для формирования расстрельных команд. 2-й роте и 3-му взводу 3-й роты поручалось грузить евреев на грузовики и перевозить их с рыночной площади в лес{98}.

Распределив задачи, Трапп провел бо́льшую часть дня в городе – в школьном классе, переоборудованном в его штаб, в домах польского бургомистра и местного священника, на рыночной площади и на дороге, ведущей в лес{99}. Но в самом лесу его не было, он не присутствовал при расстрелах. Это не осталось без внимания. Как горько заметил один полицейский, «майор Трапп там так и не побывал. Вместо этого он сидел в Юзефуве, потому что якобы не мог вынести этого зрелища. Нас это очень неприятно поразило, и мы заявили, что для нас оно тоже невыносимо»{100}.

И действительно, терзания Траппа не стали ни для кого секретом. По воспоминаниям одного полицейского, на рыночной площади Трапп, прижав руку к сердцу, воскликнул: «О боже, зачем мне это приказали!»{101} Другой полицейский видел его в здании школы: «И сегодня у меня стоит перед глазами майор Трапп. Он ходил по комнате из угла в угол, заложив руки за спину, и выглядел очень подавленным. Мне он сказал что-то вроде: “Парень… такая работа не для меня. Но приказ есть приказ”»{102}. По воспоминанию третьего очевидца, «Трапп, оставшись наконец один в комнате, сел на стул и заплакал. По его щекам текли слезы»{103}. Свидетель поведения Траппа в штабе рассказывал: «Майор Трапп возбужденно бегал вокруг меня, а затем резко встал передо мной, посмотрел мне в глаза и спросил, согласен ли я с этим. Глядя ему прямо в лицо, я ответил: “Нет, герр майор!” Потом он снова начал носиться кругами, рыдая, как дитя»{104}. Ассистент врача встретил рыдающего Траппа на дороге, ведущей с рыночной площади в лес, и спросил, нужна ли ему помощь. «Он ответил что-то вроде того, что все слишком ужасно»{105}. Позднее, говоря о Юзефуве, Трапп сказал своему водителю: «Если за все, что мы сотворили с евреями, когда-нибудь будет возмездие, да смилуется небо над нами, немцами»{106}.

Пока Трапп жаловался на приказы и рыдал, его подчиненные выполняли поставленную перед батальоном задачу. Унтер-офицеры сформировали несколько поисковых команд по два, три или четыре человека и отправили их в еврейский квартал Юзефува. Другим было приказано патрулировать улицы, ведущие к рыночной площади, и саму площадь. Евреев выгоняли из домов, тех, кто не мог идти, расстреливали, повсюду звучали выстрелы и крики. Как отметил один полицейский, город был маленьким, и они слышали всё{107}. Многие из полицейских признавались, что видели трупы застреленных во время облавы, но только двое сознались в том, что стреляли сами{108}. Точно так же некоторые из них говорили, что слышали, будто в еврейской не то «больнице», не то «доме престарелых» всех пациентов расстреляли на месте, но никто не признался, что лично видел расстрел или принимал в нем участие{109}.

Отвечая на вопрос, какова была первоначальная реакция бойцов батальона на расстрелы малолетних детей, свидетели давали самые противоречивые показания. Некоторые утверждали, что их расстреливали точно так же, как стариков и больных, и оставляли лежать в домах, в подъездах и на улицах города{110}. Другие же особо подчеркивали, что на первой акции в ходе облавы и зачистки полицейские еще не решались стрелять в детей. Один полицейский настаивал на том, «что среди евреев, расстрелянных в нашей части города, не было ни одного младенца или ребенка младшего возраста. Я хочу сказать, что каждый из нас негласно воздерживался от стрельбы по детям». В Юзефуве, а позднее и в других местах он видел, как «даже перед лицом смерти матери-еврейки не расставались со своими детьми. Поэтому мы не препятствовали тому, что матери брали детей с собой на рыночную площадь в Юзефуве»{111}. Другой полицейский тоже отмечал, что «почти все участники акции с молчаливого взаимного согласия не убивали младенцев и маленьких детей. Все утро я видел женщин, которые шли с младенцами на руках и вели детей рядом»{112}. По словам обоих свидетелей, никто из офицеров не вмешивался, когда детей приводили на рыночную площадь. Но, как вспоминал еще один полицейский, после проведения зачистки капитан Хоффмана устроил разнос бойцам его подразделения (3-й взвод, 3-я рота): «Мы действовали недостаточно энергично!»{113}

Когда облава уже подходила к концу, полицейских 1-й роты отозвали с поисков евреев, чтобы проинструктировать относительно того, что им предстояло делать дальше. Инструктаж проводили батальонный врач и ротный гауптвахмистр. Один полицейский, который любил музицировать и часто вместе с врачом, «замечательным аккордеонистом», играл на скрипке во время вечерних посиделок, вспоминал:

Кажется, присутствовали все офицеры батальона, в том числе наш батальонный медик доктор Шенфельдер*. Он должен был объяснить нам, как именно нужно стрелять, чтобы смерть жертвы была мгновенной. Я хорошо