Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг

кто не был в лесу, не желали ничего знать{168}, а те, кто там был, не имели желания рассказывать – ни тогда, ни позднее. По молчаливому соглашению бойцы 101-го резервного полицейского батальона просто не обсуждали события в Юзефуве. «На эту тему было наложено табу»{169}. Но попытки подавить воспоминания днем не могли избавить от кошмаров ночью. В первую же ночь после возвращения из Юзефува один полицейский проснулся от того, что во сне выстрелил в потолок казармы{170}.

Через несколько дней после Юзефува батальон, можно сказать, чудом избежал участия в еще одной массовой казни. Части 1-й и 2-й рот под командованием Траппа и Волауфа вошли в Александрув – «деревню одной улицы», дома которой вытянулись на 12 километров вдоль дороги западнее Юзефува. В результате облавы было схвачено некоторое количество евреев, и полицейские, как и сами евреи, боялись, что вот-вот состоится новая казнь. Однако после некоторых колебаний акцию свернули, и Трапп разрешил схваченным вернуться в свои дома. Один полицейский в красках описывал, «как некоторые евреи упали на колени перед Траппом, пытаясь поцеловать ему руки и ноги. Но Трапп не допустил этого и отвернулся». Полицейские вернулись в Билгорай, так и не получив объяснения этому странному повороту событий{171}. 20 июля, ровно через месяц после отправления из Гамбурга и спустя неделю после массового убийства в Юзефуве, 101-й резервный полицейский батальон отбыл из Билгорая. Его передислоцировали на север округа Люблин.

Глава 8

После расправы

Из почти 500 человек, действовавших в Юзефуве, лишь десяток инстинктивно откликнулись на предложение Траппа выйти из строя и не участвовать в предстоящем массовом убийстве. Почему же людей, в самом начале заявивших о своем нежелании участвовать в расстрелах, оказалось так мало? Отчасти это объясняется внезапностью. Полицейских не предупредили заранее и не дали времени все обдумать, карательная акция в Юзефуве стала для них неожиданностью{172}. Те, кто оказался неспособен мгновенно отреагировать на предложение Траппа, упустили этот шанс{173}.

Не менее важную роль, чем отсутствие времени на размышление, сыграло стадное чувство – глубинное самоотождествление людей в униформе со своими товарищами и мощная потребность не отрываться от коллектива, нарушая строй. Батальон лишь недавно был полностью укомплектован, и многие бойцы плохо знали друг друга. Узы боевого братства еще не сформировались полностью. Несмотря на это, тем утром в Юзефуве сам факт выхода из строя означал дезертирство и признание себя «слабаком» или «трусом». Кто бы «осмелился», как выразительно заявил один из полицейских, «потерять лицо» перед всем строем?{174} «Если меня спросят, почему я вообще стрелял вместе со всеми, – сказал другой полицейский, который после нескольких заходов попросил отстранить его от убийств, – я отвечу, что никто не хочет прослыть трусом». «Одно дело, если ты отказываешься в самом начале, – добавил он, – и совсем другое, если ты уже начал стрелять, а потом не смог продолжить»{175}. Еще один полицейский – видимо, лучше понимающий, в чем заключается истинная смелость, – просто сказал: «Я струсил»{176}.

Большинство допрошенных полицейских утверждали, что у них не было выбора. Ознакомившись с другими показаниями, многие не стали отрицать того, что Трапп действительно сделал такое предложение, но при этом они говорили, что не услышали эту часть речи или не помнили ее. Некоторые попытались подойти к вопросу о выборе, но не смогли подобрать слова. Это было совсем другое время и место. Они как будто находились на другой политической планете, и политические ценности и лексикон 1960-х годов были бесполезны для объяснения ситуации, в которой они пребывали в 1942 году. Один полицейский, признавшийся в том, что успел убить 20 человек, прежде чем отказался от дальнейшего участия в расстрелах, описывал свое душевное состояние тем утром 13 июля совершенно нетипичным образом: «Я думал, что смогу справиться с ситуацией и что без меня евреи все равно не избегнут своей участи… По правде говоря, в тот момент мы вообще об этом не задумывались. Лишь спустя годы некоторые из нас по-настоящему осознали, что там произошло… Лишь много позже меня впервые посетила мысль, что все это было неправильно»{177}.

Помимо очень простой рационализации – индивидуальный отказ от участия в расстрелах в любом случае не повлиял бы на судьбу тех евреев, – полицейские придумывали и другие оправдания своим действиям. Пожалуй, самое поразительное объяснение представил 35-летний металлург из Бремерхафена:

Я заставил себя (и мне это удалось) расстреливать только детей. Дело в том, что к месту расстрела матери вели детей за руку. Мой сосед стрелял в мать, а я стрелял в ее ребенка, потому что, как я говорил сам себе, без матери ребенок все равно долго не проживет. Это должно было, так сказать, успокоить мою совесть, ведь я избавляю от страданий детей, не способных жить без матерей{178}.

Весь смысл этого заявления и значение слов, подобранных бывшим полицейским, невозможно до конца оценить, если не знать, что немецкое слово «избавить» (erlösen) в религиозном контексте также означает «искупить» или «спасти». Тот, кто «избавляет», тот Erlöser – Спаситель или Искупитель!

В том, что касается мотивации и осознанности действий, самым вопиющим упущением во время допросов был отказ от какого-либо обсуждения антисемитизма. Следователи по большей части не углублялись в эту тему. Точно так же и сами допрашиваемые, будучи потенциальными обвиняемыми, по понятным причинам не спешили с откровенными комментариями. За редкими исключениями тема антисемитизма в целом не поднималась. Что совершенно ясно, так это то, что репутация в глазах товарищей значила для полицейских гораздо больше, чем ощущение какой-либо человеческой связи с жертвами. Евреи находились вне круга их человеческих обязательств и ответственности. Разумеется, такое четкое разделение на «мы» и «они», на товарищей и врагов – совершенно обычное дело на войне.

Складывается впечатление, что полицейские 101-го резервного батальона если и не полностью усвоили антисемитские идеи режима, то как минимум согласились с расхожим отождествлением еврея с образом врага. Майор Трапп в своей утренней речи воззвал именно к этому обобщенному представлению о евреях как о представителях вражеской стороны. Расстреливая еврейских женщин и детей, бойцы должны помнить, что во время бомбежек Германии враг убивает немецких женщин и детей.

Да, в самом начале из строя вышел десяток полицейских, решивших избежать участия в предстоящем массовом убийстве, но гораздо больше было тех, кто либо постарался найти менее заметный способ уклониться от участия в расстрелах, либо попросил отпустить их из расстрельных команд уже после