Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг

Гауптвахмистр Тони Бентхайм рассказал о том, что было дальше:

Они продвигались очень медленно. По-видимому, те, кто был спереди, шли слишком быстро и натягивали веревку, так что идущие сзади сгрудились в большую массу и им было трудно даже ноги переставлять. Люди то и дело падали, и вся группа еще не успела выйти за пределы спортивной площадки или только-только оттуда вышла, как первые упавшие уже стали виснуть на веревке, и их просто тащили дальше. Внутри толпы некоторых даже затаптывали. Упавших таким образом людей, которые оставались лежать на земле позади колонны, безжалостно гнали вперед или пристреливали. Но даже эти первые выстрелы никак не повлияли на ситуацию, и сгрудившиеся в конце не могли распутаться и шагать вперед. У нас в тот момент не было никаких заданий, и я один или, может, вместе с несколькими сослуживцами пошел вслед за евреями. Я уже понял, что так мы далеко не продвинемся. Когда после первых выстрелов ничего не изменилось, я громко прокричал что-то вроде: «Какой смысл в этой ерунде? Уберите веревку». От моего крика все замерли, в том числе и «хиви» – они, как я помню, повернулись ко мне в недоумении. Я снова прокричал им (а они все были вооружены) что-то в том смысле, что затея с веревкой – это полная ерунда. Нужно веревку убрать… После второго моего окрика евреи бросили веревку, и вся группа смогла продолжить движение обычной колонной. Сам я вернулся на школьный двор. Возбужденный и раздосадованный, я сразу же зашел в школу и выпил шнапса{204}.

Когда колонны пеших евреев оказывались в лесу, их разделяли на мужчин и женщин и направляли к одному из трех сборных участков. Там им приказывали раздеться. Женщинам разрешалось оставить на себе нижние рубашки. На одних участках мужчины были полностью раздеты, на других им позволяли остаться в исподнем. На каждом участке присутствовали полицейские, которым было поручено собирать одежду и ценные вещи. Их предупредили, что после акции они будут обысканы. Евреи подходили со своими узелками с одеждой и клали их в груду для досмотра. Затем складывали ценные вещи в большой ящик или клали их на расстеленное одеяло, после чего получали команду лечь лицом вниз и опять ждать, иногда часами, а в это время их неприкрытую кожу жгло жаркое августовское солнце{205}.

Из показаний большинства свидетелей следует, что лейтенант Гнаде был «нацистом по убеждениям» и антисемитом. К тому же он был непредсказуем – то учтивый и дружелюбный, то жестокий и пышущий злобой. Под влиянием алкоголя его худшие черты проявлялись особенно ярко, а по всем отзывам в тот день в Ломазах Гнаде был в стельку пьян. За время пребывания в Польше он превратился в алкоголика{206}. Растущая зависимость от спиртного у Гнаде не была чем-то из ряда вон выходящим. Как заметил один непьющий полицейский о других бойцах батальона, «большинство моих товарищей пили так много исключительно из-за частых расстрелов евреев, ведь такую жизнь просто нельзя было выносить на трезвую голову»{207}.

Если к пьянству Гнаде все успели привыкнуть, то склонность к садизму, которую он начал демонстрировать в Ломазах, была чем-то новым. Предыдущей осенью Гнаде посадил своих людей в Минске на уходящий ночной поезд, чтобы они не стали участниками казни евреев, которых он доставил туда из Гамбурга. В Юзефуве он тоже не выделялся на фоне других офицеров батальона особой жестокостью. Все изменилось в лесу у деревни Ломазы. Дожидаясь, пока евреи закончат копать могилу, Гнаде стал искать себе развлечение.

Еще до начала расстрелов обер-лейтенант Гнаде самолично отобрал примерно 20 или 25 пожилых евреев. Это были мужчины с длинными бородами. Гнаде заставил стариков ползать по земле на участке перед могилой. Прежде чем приказать им ползти, он заставил их раздеться. Пока голые евреи ползали, обер-лейтенант Гнаде крикнул стоявшим вокруг него: «Где мои унтер-офицеры? Разве у вас еще нет дубинок?» Унтер-офицеры сходили на опушку леса, сделали себе дубинки и начали энергично бить ими евреев{208}.

Когда к расстрелу все было готово, Гнаде начал выгонять евреев с участков для раздевания к могиле{209}.

Жертв небольшими группами заставляли пробежать сквозь строй охранников расстояние примерно в 30–50 метров{210}. Над могилой с трех сторон была высокая насыпь, а с четвертой к ней вел уклон, по которому и гнали людей. Придя в состояние опьяняющего возбуждения, «хиви» начали расстреливать их еще у спуска в могилу. «В результате тела евреев, которых убили первыми, завалили спуск. Поэтому некоторым евреям пришлось залезть в могилу и освободить проход от трупов. Туда тотчас загнали большое количество евреев, а “хиви” заняли позиции на земляных насыпях. Оттуда они принялись стрелять по своим жертвам»{211}. Могила постепенно заполнялась. «Евреям из следующих партий приходилось забираться все выше, а вскоре даже карабкаться через тех, кого расстреляли раньше, так как могила наполнилась трупами почти до краев»{212}.

«Хиви», нередко с бутылками в руках, а также Гнаде и офицер-эсэсовец напивались все сильнее и сильнее{213}. «Обер-лейтенант Гнаде стрелял из пистолета с насыпи, рискуя при этом свалиться в могилу, а офицер СД [так в тексте] сам полез в нее, как “хиви”, и стрелял оттуда, поскольку был так пьян, что уже не мог стоять на земляном валу». В могиле стала подниматься грунтовая вода, смешанная с кровью, и вскоре уже «хиви» стояли в ней по колено. Стрелков становилось все меньше, поскольку «хиви» один за другим впадали в пьяное оцепенение. Гнаде и офицер-эсэсовец начали пререкаться, причем так громко, что их слышали все в радиусе 30 метров от могилы. Эсэсовец кричал: «Твоя дерьмовая полиция вообще не стреляет!» Гнаде отвечал: «Отлично, тогда мои люди сейчас тоже начнут стрелять»{214}.

Лейтенанты Друккер и Шеер созвали своих унтер-офицеров и передали через них приказ сформировать расстрельные команды и приступить к казням так же, как это делали «хиви». По словам гауптвахмистра Хергерта, унтер-офицеры отказались от методов травниковцев, «потому что грунтовая вода уже поднялась выше чем на полметра. К тому же по всей площади могилы уже лежали – а точнее, плавали – трупы. Из того, что я помню, самым ужасным было то, что многие евреи при расстреле не получили смертельных ранений, но оказались погребены под телами следующих жертв, так и не дождавшись, пока их добьют из милосердия»{215}.

Унтер-офицеры решили, что казнь следует продолжить, разместив две