Каждому слову – своя борозда. Словник - Александр Александрович Романов

него, сохорную кочку (про мужа). Не важноватый он у меня, что мед-видь. Ой, сроду будет не забыть… Больно быстро оборотились – как шило сковали…

– Давай, давай, делай своё дело – наплевай на меня. Твоё дело – не наше: тары-бары – на две пары (знакомому старику).

– Легла на бок да брюхо-то подле себя положила, ой как оно съюхнулось – есть надо. Я всегда так: наемся да лягу и брюхо кладу возле себя…

– Забот-то много, вот потому я и не красна…

– Собаку зовут Баско. У него оба уха до подполатей… А что, мой-то хозяин – не от лохани ухо: заслужил, право, пензию (пенсию)…

– Кипяток пьёт: глотка-то у него, видно, железом окована…

– Толькю-то Мастачёнка, когда умер, так положили в гроб в катаниках.

– Ну?..

– Ага. Вот и тепло ему. Хоть на том свете и снегу по колен, а ему хоть что – бродит, поди…

– А как в гармонью-то играл он! Вот, поди, и играет там, в гармонью-то…

– Кто не колхозник, того зовут начальником – уж так издавна повелось. Грустно…

– В нашем краю (на посаде) было три Лизы, звали «Лисы», т. е. Елизаветы. Чтобы не путать, прозвали так: Лиса большая, Лиса маленькая, Лиса товстая (толстая). Утром и кричит пастух: – Эй, Лиса большая, Лиса товстая, Лиса маленькая, выпускайте коров!.. И не обижались (Первая Лиса – наша бавшка, вторая – Катаникова, третья – Фунтикова)…

– Уж последнюю воду пьют, а всё ещё руководят, молодым дорогу не уступают…

– Жить-то сейчас полдела, совсем бы добро, кабы не каждый день «ой»!.. (Здоровье).

– Печка топится – не топится (так ритмически божатка говорит всегда)…

– Батько-то у вас, что мотыль, не больно сказывается: пукнет да пойдёт… (Случай: вдруг, не «сказавшись», батько встал и пошёл в Воробьёво).

– Ныне хоть служащие, хоть рабочие – все обжоры! От города едут, так до Воробьёва доберутся – и обожрутся. А наши мужики где-нибудь да смырят, а, глядишь, качаются… До Шумечьева не дойдут – уже пьяные. Ох, тимнёшеньки!.. Бедные бабы!

– Робёнок-то – что кряжик, что мячик, только глазками хлопает, хоть что…

– Твоё хитро – тебе на нутро (из заговора).

– Баба – к фельдшеру (у неё мужик всё время молчит, как угол): нет ли у тебя таблеток для разговора? (Фельдшер хохочет).

– Я ведь не так к вам пришла: у меня – женихи, а у вас – невесты. Ну да пусть зайдут – хоть погреются. Хвалить не буду, хаять – тоже, а мужик работной…

– Жених невесту отаптывает, вот, думаю, навернёт её до сварьбы (свадьбы), а мы, сваты, сидим под матицей – так полагается сватам: чтоб верней дело вышло. Сидим, значит, разговариваем с матерью. А та: невеста-то моя молода. Мы: ну, молода! – и слышим – а там уж заборка боркает…

Надо бабу выбирать не в клубе, а в поле. Мы раньше-то мужиков выбирали в копоте: копоть-то смоется, а дело останется…

– У нас в деревне писельники (песенники) в 4 домах (радиоприёмники) да в 20 – картинники (телевизоры).

– Как раньше лечили брюхо: подожгут лучинку в горшке да горшок-то и наставят. Всё брюхо втянет. Потом горшок бьют молотком на черепки…

– Тебе от Бога дан и ум и талан, а ты, брат, пьян.

Божатка – батьку:

– Сходи в лавку-то, принеси золотой рыбы.

– Да не золотой, а серебряной.

– Ну, и серебряной (речь идёт о серебристом хеке).

– Один из ваших тоже писал, писал да вдруг и начал мешаться: матюги заворочал. Ему и говорят: ну, теперь дело кончено. А он что: ведь не пойдёт дрова рубить – взял да и задавился… Смотри и ты…

– Умер человек: если глаз открыт – хитрый был…

– Жила в нищете: вышла замуж из-под корзины и за корзину… Мужик-то был смирный у меня…

– Пей, хоть мозги-то немного порастают да кости поразопреют… Аппетит появится: дров натолкошься…

– Ныне робято-то в брюхе настёганы: вон какие умные пошли…

– Чужое счастье не купишь, а на свой талан не осердишься.

– Вот бабе не везёт: лонись ёлкой на осеках придавило, потом в западню грохнулась, а ныне – надо же – пошла с молоком да хлесь – фата с гребёнкой в сторону, сама – в другую и на гвоздик ногой – вот горе!

– Вот и доживаем до коммунии: уж из одной печи хлеб едим. Думала ли я раньше про такое, а ведь привыкаем. Да… А если война образуется, так всё одно коммуния верх возьмёт. Так в писании сказано. А что там сказано – так тому и быть…

– Теперь песни в каждом дому (радио) – вот до чего дожили…

– Сказано было про отца: 42 годов железным мечиком ударит, Господь венчик ему плетёт… Так и вышло…

– В 1937 г. в районе был уполномоченный НКВД Кошкин. По ночам «работал»: выследит и – шасть на дом с арестом… Сколько безвинных мужиков погубил!

– Директор пришёл да и спел песню бригадиру (выругал) – вот всех мужиков на работу и погнали…

– За кошку хоть три копейки да дай – иначе все глаза загадит. Примета такая…

– Расстались, что вода разлилась – слова не сказали…

– У него никакое дело из рук не валится…

– У мужика голова, что на церкви глава, а у бабы – что труба на бане…

Приснилось мне, будто я иду с нашей полосы, со жнивья-то, а навстречу какой-то мужик. И говорит мне: «Хочешь, свожу на тот свет? Хочу, говорю. И повёл, значит, меня по полю. Вроде, знакомое поле-то, на нём большой барак, что ферма…

Вот, заходим: с одной стороны – чёрная стенка, с другой – сидят семнадцать девчонок, годиков по семи, в платьицах жёлтеньких, с красными листочками… Одна к одной – сидят, ухмыляются, ничего не говорят, а на нас смотрят.

– Кто это? – спрашиваю мужика.

– Ангели, – говорит.

– А что за чёрной-то стеной? Покажи, – говорю.

– Нет, нельзя нам туда с тобой. И выводит обратно…

Тут он и скрылся. Стою опять на своей полосе, а она уж без меня сжата вся. Только два больших снопа стоят на полосе: один ржаной, другой ячменный – бо-о-ольшущие оба. Так, рядышком стоят… Тут и проснулась… Чего бы это, а?

– Думаю, Манефа, снопы – так это ты с Василием, значит, ещё год поживёте, потому как за чёрную-то стену вас не пустили…

– Дай бог, дай бог, – отвечает