Каждому слову – своя борозда. Словник - Александр Александрович Романов

Так нет, баба моя ругается. Да я говорю ей, к примеру сказать это, а не о своей смерти говорю. Мы ещё с тобой, Катюха, жить будем… Эх!

…(И опять) а похорони меня всё-таки в загороде, вон у бани. Пойдёшь – вспомнишь. На виду охота лежать, у дома своего, а не где-то там, у Села, пусть там, говорят, и добро ныне… Эх, Катька! (1972).

Много на свете нерачителей, но такого нерачителя, как Мишка, нету нигде. Огнём ли, лесом ли, широко ли, глубоко ли – везде едет, не разбирает, только голова трясётся… Энта Сивко-то оступился да на него, пьяного, и наступил. И что думаешь – выполз, только почесался. А случись с кем другим – крышка ведь…

– Не теряй свою жену, держись её, люби!.. До старости, до конца!

– А что её держаться? Бабу я найду завсегда!

– Так то будет уже не своя, а чужая баба – понимаешь ты это?!

– А чужая баба слаще!

– На миг она, может, и слаще, да потом горше… Своей-то не станет (разговор двух мужиков в Петряеве).

– Не знаем и сами, что нам надо и как нам надо. Знаем только одно, что идём не туда. Не туда мы идём, где для души успокоенье, для совести, для рачительности жизни (пастух на дворе, 1970).

– Не пей этой стакан!

– А почему?

– Посмотри-ко: в этом стакане, на дне – дураки сидят!

Сын смотрит в водку, улыбается и… отставляет стакан в сторону… Он был самолюбив… (разговор матери с сыном).

– «…Юноским-то годом [в юношеские годы] гуляла я на Девятой в Ивановских, так была в шёлковой паре, в шляпке кисейной, с зонтиком и в сапожках с галошами. Да ещё на серебряной цепочке часики в кармашке. Подходит ко мне Олексан, с гармоньей, в красной рубахе, и говорит: «Какая вы сегодня хорошая!» А я ему: «Во всякое время лучше вас!» Вот как было!..» – и горько смеётся, поворачивая ко мне морщинистое, потухшее лицо как-то снизу вверх – её уже пригнело к земле… О, жизнь! (1970).

– У этого чай попьёт, а у этого – пообедает. Много ли старухе надо? Вот и живёт. А старик пьёт. И свою пензию пропьёт, и то, что подработает. Не ругается, нет, а по-своему воротит… Кинет старухе рубль или два на кренделья – и всё…

– Вот весной будет притаивать, так и придём… Раз Василий нас слушает – так и мы так. Как пикнется, так и гаркнется… Молодых мужиков так нельзя и звать – начнут складывать. Старых ищу. Дай Санка на денёк…

– Не дам, не дам, своего дела много…

Антонина Евграфова

Монтёр проводит проводку по стене. Молодой парень, ловкий, весёлый, тянет провод в угол, где иконы. Старушка-хозяйка стоит и говорит: «Ты Бога-то хоть по лбу не стукни молотком».

– Купили вчерась радиол, привезли в избу, а он и не поёт. Говорят, позови Филю да дай стакан вина, так и наладит… Мужик смышлёный – ему что этот радиол. Всю жизнь на тракторе дак…

Радиола. ИС. Здесь: радиол (м.р.) потому как «не поёт». Интересна логика говорящего: настоящий тракторист может починить всё!..

– Мне ведь еды-то немного надо: щи да каша, да ещё чего-нибудь – вот и сыт…

– На пензию вышла – так из куфайки стало выживать: прёт и прёт меня в стороны (т. е. толстеет).

– У него нос-то отбило на службе, на войне. Прошёл чего-нибудь этот старик – надо думать…

– У них на празднике было уж больно добро. И выпить заставляли – уж так потчевали, так потчевали…

– Так-то у них девка на лицо-то бы хорошая, да ум, что ли, детской?..

– Всю жизнь мечтала о пуховом платке, а денег скопить не смогла: груда ребят была, на обутку, на одёжку им – сколько надо? А хлебушко? Ох!..

– Заходи погулять-то!

– Да недосуг мне. То холодно, то занемогла, то приступы головы, то корова отелилась, по ведру враз надаивает – когда к тебе ходить-то?

– И вдруг, нистого-ниссего, он и говорит: Вот – Индия, ведь там ещё помещики, а мы с ними дружим, а в Китае помещиков нет, а мы не дружим… Почему бы это?.. (Запись 1972 г.).

– Жизнь идёт,

Солнце катится.

Кто вина не пьёт,

После схватится.

– Поклон-то ему сказывай: пусть оглянется на себя, в какой нищете подымался…

– Не всё горе переплакать,

Не всё – перетужить.

Половину надо горюшка

На радость положить!

(Нина С. поёт и приговаривает гармонисту: «Да ты по-старому, по-нашему поиграй, Ваня!» тот играет, её так и поднимает, а нога – худа…)

– Много горя у меня,

Много и печали.

Когда хорошая была,

Меня не замечали!

(Нина С.).

– Ты не блей, не блей овца,

Я не дам тебе сенца.

Потому тебе не дам —

Не сулят по трудодням.

– Много, много здесь народу,

Много и весёлого,

Только я не вижу деушка,

Люблю которого…

(«Деушка» – дедушка).

– Вот и думаю: как умру, так ни один человек не прослезится. Был бы у дочери стыд, так от стыда перед людьми хоть поревела бы. Была бы жалость, так от жалости… Но у неё нет ни стыда, ни жалости.

Вот до чего я дожила. Умру – так сразу заколотят в гроб да так повезут на кладбище, что только забрякает… Ох! (1972).

– Кем у тебя мужик-то работает!

– А трактором! Какой наряд дам – то и делает. Сегодня дрова колет, а завтра по сено отправлю. Он у меня послушный…

– Ой, Ваня, Ваня, ты ведь хуже бабы…

– Да уж не хуже бабы-то! – вскипал и вскидывался Ваня…

– Ой, как худо одной-то! И домой идти неохота. Пустите чайку попить (проходит, садится к столу, в фуфайке, в красном с кистями платке, сама розовая, а кулачки красные, мягкие, с ямочками на суставах). – Вот мужик уехал в город за покупками, и затосковала. Дивлюсь: как это иные живут одни… Неповадно. Нет, я одна не стала бы. Хошь за старика, да вышла бы замуж – всё теплее.

– Ну уж за старика! – говорю ей.

– А