Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

пожелание, чтобы эти размолвки были как можно скорее ликвидированы, и чтобы между нашими странами снова восстановились дружественные отношения». Конечно, эти реверансы не были вызваны простой ностальгией по дням былым. Попробовал бы Жуков высказать такие пожелания при Сталине. Молотов был возмущен. С Жукова какой спрос, он – военный, а не самостоятельный политик. Но ведь статью санкционировали политики. А это мог сделать «не ленинец, а обыватель». Обидно говорите, Вячеслав Михайлович! Кого Вы имели в виду? Президиум ЦК оценил эти слова как «антипартийную выходку»[1351]. Но Молотов продолжал настаивать, чтобы в директивы советской делегации на переговорах с югославами были включены требования о выходе Югославии из Балканского пакта, присоединении к Варшавскому договору, возобновлении действия советско-югославского договора 1945 года.

Георгий Константинович Жуков. 1950-е. [Из открытых источников]

19 мая вопрос обсуждался на Президиуме ЦК. Молотов возмущался по поводу статьи Жукова: «Красную армию создавал Троцкий, однако мы его не прославляли». Но Молотову пришлось признать, что в полемике по югославскому вопросу он был слишком резок. Микоян комментировал: «Нельзя бросаться обвинениями „антиленинец“». Вероятно, Молотов так назвал Хрущева. Каганович поддакивал: «Что не ленинского в позиции по Югославии?» Сабуров назвал не ленинской уже линию самого Молотова. Маленков тоже не упустил момента для реванша за молотовскую жесткость в январе: «По Югославии успешнее было бы решение, если бы не уговаривали т. Молотова». И поведение его недисциплинированное. Ворошилову тоже не нравилось, что Молотов «раздраженно ведет себя». Молотов не признавал недисциплинированности – все-таки эти споры велись в узком кругу, но признал: «„Не ленинское“ – это сгоряча». Хрущев подвел итог: «Осудить такое проявление. Тов. Молотов неправильно вел себя».

Теперь у Хрущева и Микояна были развязаны руки по югославскому вопросу. Микоян формулировал: «Отменить неправильные положения в решениях Коминформа. Поручить подготовить компартиям предложения об отмене неправильных оценок». Но Молотов продолжал упираться: «В 1948 году югославы отошли от позиции народной демократии на путь буржуазно-националистический. Югославы пытаются ослабить наш лагерь». Микояну было, что ответить: «Капиталистический класс не восстановили, кулака ограничили. Отход больше идеологический, контроля США в Югославии нет». Хрущев считал, что есть надежда договориться с югославами по партийной линии[1352]. При обсуждении 23 мая Молотову удалось добиться лишь включения в директивы положения о том, что КПСС оставляет за собой право на критику СКЮ. Коллеги не приняли даже его предложение добиваться отказа от преследования сторонников СССР в Югославии. Это ведь вмешательство во внутренние дела. Нельзя же симметрично гарантировать отказ от преследования титоистов в СССР.

Молотов считал: «Совместное коммюнике по партийной линии неприемлемо», он даже требовал исключить из директив утверждение, что «с Югославией мы можем сотрудничать более тесно, чем с капиталистическим государством». Молотов высказался в духе черно-белой картины мира, без полутонов: «Какое же государство Югославия? Другого нет государства (пролетарское и буржуазное)». Также Молотов раскритиковал речь, которую должен был произнести Хрущев. Вячеслав Михайлович был недоволен, что «все берется на себя» – то есть ответственность за разрыв 1948 года. Но Микоян и Маленков заступились за речь, тем более, что на себя нынешний Президиум ответственности не брал – планировалось свалить все даже не на Сталина, а на Берию и Абакумова. Маленков считал, что нужно «освободиться от своих слабостей сразу»[1353]. Молотов понимал, что в этом случае могут освободиться и от него, как главного из виновников разрыва с Югославией, оставшегося в советском руководстве. Учитывая его роль в тех событиях, в Белград Вячеслава Михайловича решили не брать.

26 мая, прибыв в Белград, Хрущев выступил на аэродроме с речью, в которой показал югославским лидерам, что считает их товарищами. Была оглашена принятая Президиумом ЦК КПСС формула: «Мы искренне сожалеем о том, что произошло, и решительно отметаем все наслоения этого периода. Со своей стороны к этим наслоениям мы с несомненностью относим провокаторскую роль, которую сыграли в отношениях между Югославией и СССР ныне разоблаченные враги народа – Берия, Абакумов и другие. Мы обстоятельно изучили материалы, на которых основывались тяжкие обвинения и оскорбления, выдвинутые против руководителей Югославии. Факты показывают, что эти материалы были сфабрикованы врагами народа, презренными агентами империализма, обманным путем пробравшимися в ряды нашей партии»[1354].

Обида, нанесенная югославам, была глубока, растопить лед было тяжело, но Хрущев старался. Откровенный по форме разговор Никита Сергеевич начал уже в автомобиле, на котором с Тито ехал из аэропорта. Хрущев и другие члены делегации на переговорах жаловались Тито и его товарищам, какая обстановка сложилась при Сталине, что им пришлось претерпеть. А теперь другие времена, нечего дуться, давайте мириться. Но «оголяться перед врагом» по поводу Сталина Хрущев не хотел, тем более, что Сталин был «гениальным человеком». Хрущев то критиковал югославские идеологические позиции об отмирании государства, то лояльно высказывался о рабочих советах. Ему было важно через панибратство и показную откровенность (которая не мешала держаться фантастической версии об ответственности Берии, а не Сталина и Молотова за конфликт) вовлечь Тито в их братство «социалистического лагеря». Но югославские лидеры определенно заявили, что в лагерь больше не хотят, а улучшать отношения на прочной экономической основе – готовы[1355]. 2 июня была принята правительственная декларация двух государств. Стороны отметили сходство в их миролюбивом внешнеполитическом курсе и анонсировали дальнейшее сближение. Оно проявилось в серии соглашений, прежде всего экономических и культурно-гуманитарных, заключенных во второй половине 1955 – первой половине 1956 года.

6 июня 1955 года Хрущев, довольный визитом, докладывал о нем на Президиуме ЦК. Молотову сближение с югославскими ревизионистами было как нож острый, и на заседании 8 июня он заявил коллегам, что не считает поведение делегации в Югославии основанным «на позициях марксизма-ленинизма». Это было даже жестче, чем прежняя реплика об антиленинской позиции, которую он взял назад. Первым ему возразил Каганович, и обвинил МИД в пассивности в отношении Югославии. Вот теперь достигли хороших результатов, когда Хрущев взялся за дело. Что же, раз Молотов настаивает на своих политических обвинениях, Микоян предложил вынести разногласия на пленум ЦК: «Сказать, что есть две точки зрения. Есть разногласия в партии (сказать пленуму)»[1356]. После этого Молотов получил порцию обвинений: его позиция продиктована обидой, «закусил удила», разногласия шире, чем вопрос о Югославии. Шепилов с теоретической солидностью опроверг тезис о буржуазности государства Югославия – это народное государство, Суслов припечатал: «итоги переговоров полностью опрокинули непартийную позицию т. Молотова».

Отвечая на этот град обвинений, Молотов признал, что «результаты поездки большие и положительные». Но по партийной линии не добились результатов, и не могли добиться: