Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

В ходе исследования мы пришли к выводу, что у А. В. Суворова к туркам проявлялось меньше снисходительности, чем у других полководцев. Так, в источниках встречаем: «мало пленных, пощады не давали», «нещетно неверных даже в самом лесу рубили всюду», «осталось нашим только достреливать варваров в конец. Едва мы не все наши пули разстреляли <…> близ полуночи я кончил истребление»[150]. Несколько иным было отношение Ф. Ф. Ушакова. Так, в августе 1790 г. в сражении у о. Тендра он спас экипаж гибнущего турецкого корабля во главе с адмиралом Саит-беем. Общее число пленных по итогам битвы внушительное – 733 человека![151] При выборе сохранить жизни или оставить гибнуть корабль российский адмирал выбрал первый вариант, хотя спасти успели в основном офицеров и небольшую часть матросов.

Революционные идеи, расшатывающие традиционный государственный уклад, российские полководцы отвергали. А. В. Суворов призывал офицеров не жалеть себя за дело освобождения Италии от «ига безбожников и французов»[152]. И здесь снова заметны различия в восприятии действительности, например, с позицией Ф. Ф. Ушакова. В обращениях к населению ряда Ионических островов и к жителям Рима в 1799 г. Ф. Ф. Ушаков говорит о «зловредных», «злоковарных» и только раз о «безбожных французах». Но данные обращения адресованы населению и должны были играть пропагандистскую роль и вызвать симпатии к русским, освобождавшим их от завоевателей. В служебной же переписке противник часто обозначен нейтральными понятиями «французы» или «неприятель» и лишь изредка как «якобинцы» и «враг»[153]. Присущими качествами французов, по донесениям и рапортам, являлись грабежи местного населения как с целью добычи продовольствия при осаде (видимо, реквизиция), так и ограбление и вывоз драгоценностей и других вещей из городов при отступлении[154].

Французы были в культурном отношении ближе к русским, и подход в обращении с ними отличался от ситуации с турками. Во время боя с французской армией А. В. Суворов требовал «с пленными быть милосердну». Особенно обращал внимание на казаков, которым велел щадить французов, если те кричали «пардон». Более того, рекомендовалось сбивать французских офицеров в кучки и, крича «пардон», намекать на пленение, и лишь при отказе сдаваться их следовало убивать[155]. Ф. Ф. Ушаков предписывал в своих орденах противника «разбить, истребить или взять в плен» или принуждать французские гарнизоны к капитуляции[156].

Гуманное отношение к противнику, которое в полной мере вписывается в представление об обычаях войн в Европе, демонстрирует судьба гарнизона крепости Корфу. После штурма Ф. Ф. Ушаков освободил около 3 тыс. человек под честный пароль (обещание 18 месяцев не участвовать в войне против России и ее союзников). Кроме этого российский флотоводец организовал их транспортировку в Тулон. На плечи Ф. Ф. Ушакова легла «забота беспредельная»: требовались зафрахтованные суда, продовольствие. Средств на это у адмирала не было, и ему пришлось взять кредит у жителей Ионических островов. Позднее Федор Федорович получил от французских генералов благодарственное письмо за снисходительное отношение к пленным[157].

Выше упоминалось о сравнительно большом количестве характеристик в отношении поляков. Вероятно, это можно объяснить наличием общей границы с Речью Посполитой, а также давних культурных, политических и экономических связей между русскими и поляками. Анализ позиций российских полководцев подтверждает превалирование верноподданнических чувств в качестве критериев оценки противника. В документах польских кампаний часто встречаются следующие характеристики противника: «инсургенты», «бунтовщики», «возмутители», «мятежники»[158]. Сложившуюся обстановку в Польше называли «беспокойством», «злом», «беспорядками», возникшие не без влияния французов и приведшие к «сомнительным жертвам»[159]. Однако российские полководцы не отождествляли конфедератов с польским народом. Они очень внимательно отслеживали политический климат на театре военных действий, всячески старались защитить простых поляков от насилия, запрещая «чинить грабежи и разорения» и обещая наказать по всей строгости виновных[160]. Во время польской кампании 1794–1795 гг.

A. В. Суворов продолжал эту линию: «Обывателям ни малейшей обиды, налоги и озлобления не чинить; война не на них, а на вооруженного неприятеля». Во время штурма Праги, пригорода Варшавы, для защиты населения польской столицы от грабежей и желания русских солдат отомстить за «кровавую резню страстной недели»[161] он приказал поджечь мост через Вислу[162]. Жители Варшавы были спасены, хотя Прага была отдана на три дня войскам для разграбления.

Анализ переписки М. И. Кутузова с чрезвычайным послом в Речи Посполитой Я. Е. Сиверсом в 1793 г. позволяет сконструировать образ будущего Польши и польского народа. Так, в результате второго раздела, удалось «утвердить счастье Польши, тесно привязав ее к России узами, от которых ей никогда не следовало бы освобождаться для ее же спокойствия». В обращении польской депутации к Сиверсу с предложением заключить союз с Россией М. И. Кутузов видит свидетельство «тесного единения <…> между нашим отечеством с Польшей». Более того, из искренних лояльных чувств М. И. Кутузов считал, что спасителем Польши от угрожаемого ей «духа расстройства» была императрица Екатерина II[163]. Таким образом, полководцы действительно видели в политике разделов Польши решение вопроса восстановления позиций аристократии и защиту монархических основ.

После подавления восстания под руководством Т. Костюшко А. В. Суворов возглавил все российские войска в Польше. Начался период восстановления Польши, в котором российский полководец принял самое деятельное участие. Он продолжал поддерживать дисциплину в войсках и оберегать население от грабежей со стороны армии. С этой целью издал в декабре 1794 г. специальный приказ. Офицеры, стоявшие на квартирах у поляков, должны были соблюдать «тишину, дружелюбие, спокойствие». Виновных в нарушении приказа о пресечении грабежей следовало жестоко наказывать[164]. В ноябре 1794 г. в рапорте П. А. Румянцеву подчеркивал перемену во взаимоотношениях с поляками. «Все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцов не любят. Нас обожают»[165]. Суворов выступал с ходатайством о пощаде раскаявшихся пленных поляков, даже давал рекомендации о зачислении некоторых из них на русскую службу. «Стыдно России их боятся, ниже остерегатца. Польша обезоружена!» – писал он в марте 1795 г. графу Д. И. Хвостову[166]. Таким образом, с восстановлением государственного порядка в Польше и ликвидацией крамолы российский полководец не испытывал к полякам негативных чувств, не видел с их стороны угрозы государственным основам Российской империи. Более того, он требовал от подчиненных гуманного отношения к населению и поддерживал порядок, применяя к нарушителям самые жесткие меры.

Таким образом, образ противника формировался у российских полководцев под влиянием их принадлежности к дворянскому сословию, культурной близости и лояльности российскому самодержавию. Религия не предопределяла неприятия, хотя и