Скрытая перспектива - Роберт Капа

размышлять о моей работе. Из темноты показалась наша Земля Обетованная, озаренная светом горящих домов и бочек с маслом. Здесь получасом ранее прошли наши бомбардировщики, которые должны были произвести впечатление на вражескую «приемную комиссию».

Впечатление, по-видимому, оказалось недостаточно сильным: немцы методично заполняли небо разноцветными трассирующими пулями. Уворачиваясь от них, наш самолет нырял то влево, то вправо.

Зажглась зеленая лампа. Это был сигнал для парашютистов. Он означал, что пора готовиться к прыжку. Солдаты поднялись и выпрямили вытяжные фалы своих парашютов. Я приготовился снимать. Зажглась красная лампа – сигнал к отделению. Мой сосед прыгал последним. Он повернулся ко мне и крикнул: «Мне не нравится твоя работа, дружище! Она слишком опасная!» Он выпрыгнул, и самолет опустел.

Я остался один на один с восемнадцатью вытяжными фалами, болтающимися на ветру в проеме открытой двери. Мне было безумно одиноко. Я бы немало отдал за возможность вместе с этими парнями плыть по воздуху сквозь темноту.

* * *

Крис ждал меня на летном поле. Он собрал в маленькой палатке импровизированную фотолабораторию. Жара под черным тентом стояла невыносимая. Чтобы проявитель не вскипел, Крис приказал сержанту принести из столовой два огромных куска льда. Тот противился: лед предназначался для приготовления мороженого.

Раздевшись, мы начали работать. Пот капал с нас прямо в проявитель. К тому моменту, когда у нас получились первые отпечатки, весь лед растаял. Мы откинули полог палатки, и в нее из пустыни ворвался прохладный вечерний бриз. Крис подогнал джип к палатке. Мы натянули на свои мокрые тела рубашки и штаны и помчались на полной скорости по пустой дороге. Мы ехали в Тунис, в пресс-лагерь, где ради сицилийского шоу усадили цензоров с радиоустановкой.

Крис сосредоточенно вел машину по вечерней дороге, утыканной воронками от взрывов, а я тем временем решил посмотреть свои снимки. Они были слегка нерезкими, немножко недодержанными, да и композиция их была далека от совершенства. Но это были первые фотографии высадки в Сицилии. Редакции получат их за несколько дней до того, как фотографы, работающие на флоте, доберутся до берега и смогут передать свои репортажи.

К 7:30 мы доехали до Туниса. Цензоры беспрекословно передали изображения по радиосвязи. Мы вошли в столовую пресс-лагеря, и в тот же миг по громкоговорителю официально объявили о начале операции в Сицилии. Журналисты, услышав эту новость, повскакивали со своих мест, а я негромко сказал, что как раз только что с Сицилии. Меня окружили охотники за сенсациями, я оказался в центре внимания как единственный источник информации. Меня расспрашивали о деталях. Я дал поминутный отчет о полете, описал, как у бойцов менялось настроение и состояние желудка с момента взлета до прыжка.

Пока я раздавал интервью, Крис вышел из столовой. Он вернулся как раз в тот момент, когда я набросился на яичницу. Он помахал мне прямо с порога. От еды отвлекаться не хотелось, но у Криса в руках я разглядел желтую бумажку.

Когда я вышел из столовой, Крис сказал: «Ну вот», – и протянул бумажку мне. Я прочел на ней следующее:

ВОЕННАЯ ПРЕСС-СЛУЖБА АЛЖИРА ПРОИНФОРМИРОВАНА РОБЕРТ КАПА УВОЛЕН COLLIER ТЧК ПРИКАЗАНО ВЕРНУТЬСЯ АЛЖИР ПЕРВОЙ ВОЗМОЖНОСТИ

Это было сокрушительное поражение. Я сделал фотографии, но мне это ничего не даст. Пул военных фотографов, руководство которого вынудило «Collier» уволить меня, использует эти снимки и сделает из них сенсацию, но нигде не будет указан их автор, и я не получу за них ни цента. «Да провались оно все! Пойду доем яичницу», – сказал я.

«Погоди! – остановил меня Крис. – Ты все еще готов прыгнуть с парашютом? Сегодня ночью десантируется подкрепление. Если ты полетишь, никто не сможет тебя найти еще несколько недель, а я не стану подтверждать получение телеграммы до завтрашнего утра».

Так я и остался без яичницы. Крис повез меня обратно по той же дороге в лагерь, где войска подкрепления готовились к предстоящей им ночью работе.

* * *

Крис без труда пристроил меня в десантные войска. Мне выдали парашют. Ничего никому объяснять не пришлось. В полночь мы поднялись в воздух. Во второй раз за эти сутки я летел на Сицилию. Теперь я был в одной упряжке с бойцами и, как и все, думал о душе. Мои познания о прыжках с парашютом были весьма скромными. Мне надо было выйти в открытую дверь с левой ноги и сосчитать: «Пятьсот один… Пятьсот два… Пятьсот три», и, если основной парашют после этого не раскроется, дернуть за кольцо запасного. Я был слишком вымотан, чтобы думать обо всем этом. Да и не хотел. Я просто уснул.

Меня разбудили незадолго до включения зеленого сигнала. Когда настала моя очередь, я шагнул левой ногой в темноту. Соображал я плохо и, вместо того чтобы считать секунды, повторял: «Вот прыгает уволенный фотограф». Я почувствовал толчок – парашют раскрылся. «Вот уволенный фотограф летит», – сказал я с удовлетворением. Меньше чем через минуту я опустился на дерево посреди леса.

Остаток ночи я провисел на стропах, и мои плечи узнали, сколько весит моя задница. Генерал был прав: это не слишком естественное занятие. Вокруг шла ожесточенная перестрелка. Я не решился звать на помощь. Из-за моего венгерского акцента я рисковал быть убитым не только врагами, но и своими.

Наутро меня нашли трое парашютистов. Они перерезали стропы и помогли мне спуститься. Я попрощался со своим деревом. Наши отношения были очень близкими, разве что слегка затянувшимися.

* * *

Наша оперативная группа из четырех человек не горела желанием биться с врагом, поэтому мы осторожно перемещались от одного дерева к другому, долго обдумывая каждый шаг. Чем реже становился лес, тем дольше длились обсуждения дальнейших действий. Выглянув из-за последнего дерева, мы увидели маленький домик сицилийского фермера, стоявший посреди поля ярдах в двухстах от нас. В лучших военных традициях мы поползли к нему на животах. Три солдата окружили дом, заняв таким образом стратегические позиции и приготовившись стрелять из своих «томми-ганов». Поскольку автомата у меня не было, а в группе я прослыл лингвистом, мне дали задание стучаться в двери.

Мне открыл пожилой сицилийский крестьянин в ночной рубашке до пят. Он смотрел на меня так, будто я с неба свалился. Похоже, он впервые видел комбинезон парашютиста. На рукавах у нас были нашивки с американским флагом, но смуглые, слегка средиземноморские черты моего лица впечатлили его больше, чем все остальное. Он вскрикнул: «Сицилиец! Сицилиец!» – и крепко обнял меня. Солдаты опустили свои автоматы, и мы спешно вошли в дом. Я