Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

Психоаналитическое исследование брало порой с боем и более трудные проблемы психозов, умело обнаружить идентифицирование и в некоторых других случаях, не сразу нами понятых. Подробно изложу два таких случая в качестве материала для дальнейших рассуждений.

Генезис мужской гомосексуальности в целом ряде случаев выглядит так: молодой человек на редкость долго и интенсивно, в духе эдипова комплекса, был зафиксирован на матери. В конце концов по достижении половой зрелости наступает время заменить мать другим сексуальным объектом. И тут происходит внезапный поворот: юноша не покидает свою мать, а идентифицирует себя с ней, превращается в нее и ищет теперь объекты, способные заменить ему его собственное «Я» и которые он может любить и лелеять так, как его любила и лелеяла мать. Это часто наблюдаемый процесс, подтверждаемый множеством примеров и, разумеется, совершенно независимый от предположений относительно органических движущих сил и мотивов такой неожиданной трансформации. Примечательна эффективность такой идентификации: она меняет «Я» в чрезвычайно важной области – в характере сексуальности – по образцу прежнего объекта любви. При этом от него самого отказываются, и здесь неуместна дискуссия: совсем или только в том смысле, что он сохраняется в бессознательном. Идентификация с покинутым или потерянным объектом в целях его замены, интроекция этого объекта в «Я» для нас, конечно, уже не новость. Такой процесс можно при случае непосредственно наблюдать на примере маленького ребенка. Недавно в «Международном психоаналитическом журнале» было опубликовано подобное наблюдение: ребенок, горевавший о пропаже котенка, нисколько не сомневаясь, заявил, что сам он теперь котенок, соответственно стал ползать на четвереньках, не хотел есть за столом и т. д.[480]

Другой пример такой интроекции объекта предложил нам анализ меланхолии, одной из самых важных причин появления которой считается реальная или эмоциональная утрата любимого объекта. Основной признак этих случаев заключается в жестокой дискриминации собственного «Я» в соединении с беспощадной самокритикой и горькими самоупреками. Психоанализы показали, что такая оценка и эти упреки, в сущности, относятся к объекту и представляют собой месть «Я» с его стороны. «Тень объекта упала на „Я“», – сказал я однажды в другом месте[481]. Интроекция объекта здесь предельно ясна.

Эти меланхолии, впрочем, демонстрируют и нечто другое, что может оказаться важным для наших дальнейших рассуждений. Они показывают нам «Я» разделенным, расщепленным на две части, из которых каждая неистово борется с другой. Эта другая часть была изменена интроекцией и заключает в себе потерянный объект. Но и другая часть, так жестоко действующая, нам известна. Ее образует совесть, критическая инстанция в «Я», которая и в нормальные времена довольно резко противопоставляла себя «Я», но никогда так беспощадно и несправедливо. Мы уже в предшествующих случаях («Нарциссизм», «Печаль и меланхолия») должны были предположить, что в нашем «Я» развивается инстанция, способная отделиться от остального «Я» и вступить с ним в конфликт. Мы назвали ее «Идеал Я» и приписали ей функции самонаблюдения, моральной совести, цензуры сновидений и основное влияние при вытеснении. Мы сказали, что она представляет собой наследие первичного нарциссизма, с помощью которого детское «Я» удовлетворяло само себя. Из влияний окружения эта инстанция постепенно воспринимает требования, которые окружение предъявляет к «Я» и которым оно не всегда может следовать, так что человек, когда он не может быть доволен своим «Я», все же находит удовлетворение в «Идеале Я», развившемся из него. В мании преследования, как мы далее установили, явно обнаруживается разложение этой инстанции и при этом раскрывается ее происхождение из влияний авторитетов – родителей прежде всего[482]. Но мы не забыли отметить, что мера удаления этого «Идеала Я» от существовавшего «Я» очень вариабельна у отдельных индивидов и у многих людей эта дифференциация внутри «Я» простирается не дальше, чем у ребенка.

Однако, прежде чем использовать этот материал для понимания либидинозной организации массы, мы должны принять во внимание некоторые другие взаимоотношения между объектом и «Я»[483].

VIII. Влюбленность и гипноз

Словоупотребление даже при своих причудах сохраняет верность реальности. Правда, оно называет «любовью» очень разные эмоциональные связи, которые и мы в теории сводим к слову «любовь», но потом все же возникает сомнение, настоящая, реальная, истинная ли это любовь, и тем самым оно указывает в границах этих проявлений любви на целую шкалу ее разновидностей. Нам тоже нетрудно определить ее посредством наблюдения.

В ряде случаев влюбленность – это всего лишь сосредоточение на объекте энергии сексуальных влечений ради прямого сексуального удовлетворения и после достижения этого угасающей; это то, что называют обычной, чувственной любовью. Но, как известно, либидинозная ситуация редко остается столь простой. Уверенность, с которой можно рассчитывать на новое пробуждение только что угасшей потребности, была, вероятно, ближайшим мотивом длительной сосредоточенности на сексуальном объекте, и его «любили» даже в то межвременье, когда страсть отсутствовала.

Из весьма примечательной истории развития человеческой любовной жизни к этому надо добавить второй момент. В первой фазе жизни, обычно заканчивающейся к пяти годам, ребенок обрел в одном из родителей первый объект любви, на котором сошлись все его настоятельно требующие удовлетворения сексуальные влечения. Наступившее затем вытеснение вынудило отказаться от большинства детских сексуальных целей и оставило после себя основательное изменение отношений к родителям. Ребенок и дальше сохраняет привязанность к ним, но с помощью влечений, которые следует назвать «отстраненными от цели». Чувства, которые с этих пор он питает к этим любимым лицам, называются «нежными». Известно, что в бессознательном былые «чувственные» устремления сохраняются сильнее или слабее, так что первичная полнота в известном смысле сохраняется и позднее[484].

Вместе с половой зрелостью появляются, как известно, новые, весьма мощные стремления к прямым сексуальным целям. В неблагоприятных случаях они в виде потока чувств отделены от стабильных «нежных» эмоциональных отношений. В таком случае перед нами картина, оба элемента которой очень охотно идеализируются определенными направлениями литературы. Мужчина обнаруживает романтическую склонность к высокочтимым женщинам, однако не возбуждающих его в половом отношении; он потентен только с другими женщинами, которых не «любит», не уважает или даже презирает[485]. Все же чаще подростку удается в некоторой степени синтезировать нечувственную, небесную и чувственную, земную любовь, а его отношение к сексуальному объекту отличается совместным действием незаторможенных и отстраненных от цели влечений. Глубину влюбленности можно измерить по доле сбившихся с цели нежных влечений в сравнении с простым чувственным вожделением.

В границах этой влюбленности нам прежде всего бросился в глаза феномен сексуальной переоценки, тот факт, что любимый объект в известной мере освобождается от критики, все его качества оцениваются выше, чем качества нелюбимых лиц или