Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

IX. Стадный инстинкт

Мы недолго будем наслаждаться иллюзией, что с помощью этой схемы решили загадку массы. Очень скоро нас встревожит предостережение, что, по сути, мы ограничились всего лишь ссылкой на загадочность гипноза, в котором еще так много неясного. И тут другое возражение показывает нам дальнейший путь.

Мы вправе сказать себе, что действенных аффективных связей, замеченных нами в массе, вполне достаточно для объяснения одной из ее характерных черт – отсутствия у человека самостоятельности и инициатив, одинаковости его реакций с реакцией всех остальных ее членов, его падения до уровня, так сказать, омассовленного индивида. Впрочем, масса, взятая в целом, демонстрирует, кроме того, и признаки ослабления интеллектуальной деятельности, безудержность аффектов, неспособность к умеренности и к отсрочке желаний, склонность к нарушению любых пределов в проявлении чувств и к полному отводу эмоциональной энергии в действия; это и многое другое, что так ярко описывает Лебон, дает безусловную картину регрессии духовной деятельности к более ранней ступени, как мы ее можем, совершенно не удивляясь, обнаружить у дикарей или у детей. Такая регрессия особенно характерна для сущности простых масс, тогда как у масс высокоорганизованных, искусственных она может, как мы поняли, значительно тормозиться.

Таким образом, у нас складывается впечатление о некоем состоянии, при котором отдельное эмоциональное побуждение и персональное интеллектуальное действие индивида слишком слабы, чтобы заставить считаться только с собой, и непременно должны дожидаться подкрепления с помощью повторения аналогичных проявлений со стороны других людей. Мы вспоминаем о том, как много таких проявлений зависимости относится к нормальному устройству человеческого общества, как мало в этом обществе оригинальности и личного мужества и насколько любой индивид находится во власти установок массовой души, дающих о себе знать в расовых особенностях, сословных предрассудках, в общественном мнении и т. п. Загадка влияния внушения для нас расширяется, если мы признаем, что такое влияние исходит не только от вождя, но и от каждого индивида на любого другого, и мы упрекаем себя, что односторонне выделили отношение к вождю, незаслуженно оттеснив при этом другой фактор – взаимное внушение.

Проявив тем самым скромность, мы склонны прислушаться к другому голосу, сулящему нам объяснение на более простых основаниях. Заимствую его из толковой книги В. Троттера о стадном инстинкте и сожалею лишь о том, что она не сумела избежать антипатий, развязанных из-за последней великой войны[487].

Троттер сводит описанные психические свойства массы к стадному инстинкту (gregariousness), который присущ человеку так же, как и другим видам животных. Биологически эта стадность аналогична многоклеточности и как бы продолжает ее, а в духе теории либидо является проявлением склонности всех живых существ одного вида объединяться во все более крупные единства[488]. Индивид чувствует себя несостоятельным (incomplete), когда он один. Уже страх маленького ребенка является проявлением этого инстинкта. Противоречие стаду равносильно разрыву с ним, и поэтому от него со страхом уклоняются. Но стадо отвергает все новое, непривычное. Стадный инстинкт, по Троттеру, нечто первичное, далее неразложимое (which cannot be split up).

Троттер указывает ряд влечений (или инстинктов), которые он считает первичными: инстинкт самоутверждения, питания, половой и стадный инстинкты. Последний часто оказывается в оппозиции к другим инстинктам. Сознание вины и чувство долга – характерные качества gregarious anima[489]. Из стадного инстинкта исходят, по мнению Троттера, и вытесняющие силы, выявленные психоанализом в «Я», и то сопротивление, на которое наталкивается врач при психоаналитическом лечении. Важным значением речь обязана своей пригодности для взаимопонимания в орде, на ней в большой степени зиждется идентифицирование индивидов друг с другом.

В то время как Лебон описал главным образом типичные кратковременные формы, а Мак-Дугалл – стабильные общественные образования, Троттер сконцентрировал свой интерес на самых распространенных объединениях, в которых живет человек, и продолжил их психологическое объяснение. Впрочем, Троттеру не приходится объяснять происхождение стадного инстинкта, так как он определяет его в качестве первичного и не поддающегося дальнейшему разложению. Он замечает, что Борис Сидис выводит стадный инстинкт из внушаемости и что ему, к счастью, этого делать не надо. Сидис предлагает объяснение по известному неудовлетворительному шаблону; a его тезис в перевернутом виде, то есть что внушаемость является отпрыском стадного инстинкта, кажется мне гораздо более убедительным.

Впрочем, описанию Троттера с еще большим правом, чем другим авторам, можно возразить, что оно мало считается с ролью вождя в массе; мы же склонны больше к противоположному суждению, а именно что сущность массы без учета вождя не удается понять. Стадный инстинкт вообще не оставляет вождю никакого места, последний только случайно присоединяется к массе, а с этим связано то, что от этого инстинкта нет пути к потребности в Боге, – стаду недостает пастуха. Но теорию Троттера можно еще поставить под сомнение и с позиций психологии, то есть, по меньшей мере, доказать вероятность того, что стадный инстинкт не неразложим и не первичен в том смысле, как первичен инстинкт самосохранения и половой инстинкт.

Естественно, нелегко проследить онтогенез стадного инстинкта. Страх оставленного наедине маленького ребенка, толкуемый Троттером уже как проявление этого инстинкта, скорее всего, допускает иное толкование. Он касается матери, позже других близких лиц и выражает неосуществившееся желание, с которым ребенку не остается ничего другого делать, кроме как превратить его в страх[490]. Страх одинокого малыша при виде любого другого человека «из стада» не утихает, а, наоборот, с появлением такого «чужака» как раз и возникает. У ребенка долгое время не заметно никакого стадного инстинкта, или чувства массы. Таковые образуются вначале в детской комнате, где много детей, на основе отношения детей к родителям и, кроме того, как реакция на первоначальную зависть, с которой старший ребенок встречает появление младшего. Старшему ребенку хотелось бы, конечно, ревнуя, оттеснить младшего, отдалить его от родителей и лишить всех прав, но, считаясь с фактом, что этот ребенок, как и все последующие, в равной с ним степени любим родителями, и из-за невозможности придерживаться своей враждебной установки без ущерба для себя, ребенок вынужден отождествлять себя с другими детьми, и в их группе формируется чувство массы, или общности, далее развивающееся в школе. Первое требование этого реактивного образования – требование справедливости, равного со всеми обхождения. Известно, как громко и нелицеприятно это требование проявляется в школе. Если уж самому не бывать любимчиком, то пусть, по крайней мере, никому не отдают предпочтения. Можно счесть такое превращение и замену