Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

текучие массы, на примере которых Лебон начертал блестящую психическую характеристику массовой души; в этих шумных, эфемерных массах, которые как бы наслоились на первые, как раз и происходит чудо – то, что мы выше признали формой индивидуальности, бесследно, хотя и временно, погибает.

Мы поняли это чудо так: отдельный человек отказывается от своего «Идеала Я» и заменяет его идеалом массы, воплощенным в вожде. Оговоримся: это чудо не во всех случаях одинаково. Отделение «Я» от «Идеала Я» у многих индивидов не зашло слишком далеко, они еще легко совмещаются; «Я» часто сохраняет прежнее нарциссическое самодовольство. Это обстоятельство весьма облегчает выбор вождя. Нередко ему всего лишь нужно обладать типичными качествами этих индивидов, особенно остро и ясно выраженными, и производить впечатление большей силы и либидинозной свободы, так что сразу же на это откликается потребность в сильном властителе, наделяя его превосходством, на которое тот и не намеревался претендовать. Другие индивиды, идеал которых он не воплотил без искажений, вовлекаются «внушением», то есть с помощью идентификации.

То, что мы смогли добавить для объяснения либидинозной структуры массы, сводится, как видим, к различию «Я» и «Идеала Я» и возможному на этой почве двойному виду связи – идентификации и замещению «Идеала Я» объектом. Допущение такой ступени в «Я» в качестве первого шага к ее анализу должно постепенно подтвердить обоснованность в самых различных областях психологии. В моей работе «К введению нарциссизма» (Jahrbuch für Psychoanalyse. 1914. VI) я объединил в поддержку этого тезиса прежде всего то, что можно было почерпнуть из материала патологии. Правомерно, однако, ожидать, что при дальнейшем проникновении в психологию психозов его значение станет еще заметнее. Подумаем о том, что «Я» оказывается теперь в положении объекта по отношению к развившемуся из него «Идеалу Я»; возможно, что все взаимодействия между внешним объектом и совокупным «Я», о которых мы узнали из учения о неврозах, снова повторяются на этой новой арене внутри «Я».

Здесь я изложу лишь один из возможных, с этой точки зрения, выводов и этим продолжу обсуждение проблемы, которую в другом месте должен был оставить неразрешенной[500]. Каждая из разделившихся частей психики, с которыми мы познакомились, создает новую трудность для ее функционирования, повышает ее лабильность и может стать исходной точкой отказа функции, то есть заболевания. Родившись, мы сделали шаг от абсолютного нарциссизма к восприятию изменчивого внешнего мира и к началу нахождения объекта, а с этим связано то, что долго мы не выносим этого нового состояния, периодически упраздняем его и во сне, возвращаемся в прежнее состояние отсутствия раздражений и отстранения от объектов. Правда, при этом мы следуем сигналу внешнего мира, который своей периодической сменой дня и ночи временно ограждает нас от большей части действующих на нас раздражений. Второй пример, имеющий большое значение для патологии, не подвержен подобному ограничению. В ходе развития мы провели разделение нашего психического достояния на связное «Я» и на часть, оставшуюся вне его, бессознательно вытесненную, и мы знаем, что устойчивость этого достижения подвержена постоянным угрозам. Во сне и при неврозе эта исключенная часть снова ищет доступа, стуча во врата, охраняемые сопротивлениями, в состоянии же здорового бодрствования мы пользуемся особыми приемами, чтобы временно допустить в наше «Я» вытесненное, обходя сопротивления и наслаждаясь этим. В таком свете следует рассматривать остроты и юмор, отчасти комическое вообще. Каждый знаток психологии неврозов припомнит похожие примеры меньшей важности, но я спешу перейти к задуманному практическому применению.

Вполне возможно, что деление на «Я» и «Идеал Я» не выносят долго и временами должен происходить обратный процесс. При всех отказах и ограничениях, налагаемых на «Я», периодический прорыв запретов является правилом, как показывает введение праздников, которые по сути своей не что иное, как установленный законом разврат; а чувство освобождения придает им характер веселья[501]. Сатурналии римлян и наш современный карнавал в этой существенной черте совпадают с празднествами первобытных народов, которые, как правило, завершаются всякого рода распутством вместе с нарушением обычно священнейших законов. Но «Идеал Я» охватывает сумму всех ограничений, которым обязано подчиняться «Я», поэтому его отмена должна вроде бы быть грандиозным празднеством для «Я», которое опять имеет право быть довольным собой[502].

Когда что-то в «Я» совпадает с его «Идеалом», всегда возникает чувство триумфа. Чувство виновности (и чувство неполноценности) можно также считать выражением напряженности между «Я» и «Идеалом».

Как известно, есть люди, у которых общая эмоциональная настроенность периодически колеблется: от чрезмерной искренности через известное среднее состояние к хорошему активному самочувствию, и притом эти колебания проходят в очень различных по размеру амплитудах, от еле заметного до тех крайностей, которые в виде меланхолии и мании в высшей степени мучительны и грубо нарушают жизнь таких людей. В типичных случаях этого циклического расстройства внешние причины, по-видимому, не играют решающей роли; что касается внутренних мотивов, их не больше и они не иные, чем у других людей. Поэтому эти случаи привыкли расценивать как непсихогенные. О других, совершенно похожих случаях циклического расстройства, которые, впрочем, легко объяснить психическими травмами, речь пойдет ниже.

Итак, причина этих спонтанных колебаний настроения неизвестна, механизм чередования меланхолии с манией непонятен. Перед нами, наверное, как раз те больные, по отношению к которым могла бы оправдаться наша догадка, что их «Идеал Я» на время растворяется в «Я», после того как ранее властвовал особенно сурово.

Во избежание неясностей констатируем: на основе нашего анализа «Я» достоверно установлено, что при мании «Я» и «Идеал Я» сливаются, так что в настроении триумфа и довольства собой, не нарушаемом самокритикой, данное лицо может наслаждаться отсутствием учета чужих интересов и упреков самому себе. Менее очевидно, но все же довольно вероятно, что несчастье меланхолика выражает острый разлад между обеими инстанциями «Я», при котором чрезмерно чувствительный «Идеал» беспощадно осуждает свое «Я» в форме самоунижения и мании неполноценности. Остается все же вопрос: следует ли искать причину этих измененных отношений между ними в постулированных ранее периодических возмущениях против новой инстанции, или же за это ответственны другие обстоятельства?

Переход к мании не является обязательной чертой в истории заболевания меланхолической депрессией. Бывают простые, единичные, а также периодически повторяющиеся меланхолии, никогда к такому результату не приводящие. С другой стороны, существуют и такие, в которых повод явно играет этиологическую роль. Таковы меланхолии после утраты любимого объекта, будь то вследствие смерти или обстоятельств, вынудивших либидо отказаться от объекта. Такая психогенная меланхолия точно так же может закончиться манией, и цикл этот способен многократно повторяться, как и при спонтанной меланхолии. Итак, соотношения здесь абсолютно неясны, тем более что до