Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

V. Две искусственно созданные массы: церковь и войско

Морфология масс нам напоминает, что ее можно разделять на самые различные виды и на противоположные направления их формирования. Есть очень изменчивые массы и в высшей степени устойчивые; гомогенные, состоящие из однородных индивидов, и негомогенные; естественные массы и искусственные, требующие для своей сплоченности внешнего принуждения; примитивные и высокоорганизованные с четкими подразделениями. Однако по причинам, пока почти непонятным, мы хотели бы особо выделить различие, на которое другие авторы обращали, похоже, слишком мало внимания; я имею в виду различие между массами без вождя и массами, возглавляемыми вождями. Увы, вопреки обычной практике изберем отправной точкой нашего исследования не относительно простые, а высокоорганизованные, устойчивые, искусственные массы. Наиболее интересными примерами таких форм являются Церковь, община верующих, и армия, войско.

Церковь и войско – это искусственные массы, то есть они требуют известного внешнего принуждения, чтобы защититься от распада[469] и препятствовать изменению своей структуры. Как правило, никого не спрашивают и никому не оставляют выбора – вступать ему в такую массу или нет; попытка выхода обычно преследуется или строго наказывается, либо же выход связан с совершенно определенными условиями, и в настоящий момент совсем не интересует, почему именно эти сообщества нуждаются в особой охране. Нас привлекает лишь одно обстоятельство: в этих высокоорганизованных, определенным образом защищенных от распада массах весьма четко видны некоторые взаимосвязи, гораздо более замаскированные в других.

В Церкви (мы с успехом можем взять за образец Католическую), как и в войске, – при всех их различиях – культивируется одно и то же заблуждение (иллюзия), а именно что в ней есть глава (в Католической церкви Христос, в армии – полководец), который каждого члена массы одинаково любит. На этой иллюзии держится все; если ее утратить, распадутся тотчас же, насколько допустило бы внешнее принуждение, как Церковь, так и войско. Об этой равной любви Христос высказывается совершенно определенно: «Что сотворите единому из малых сих, сотворите Мне». К любому из этой массы верующих Он относится как добрый старший брат, является для них заменой отца. Все требования к одиночкам вытекают из этой любви Христовой. Церковь проникнута демократическим духом именно потому, что перед Христом все равны, все имеют равную толику любви. Не без оснований подчеркивается сходство христианской общины с семьей, и верующие называют себя братьями во Христе, то есть братьями по любви, которую питает к ним Христос. Нет никакого сомнения, что связь каждого отдельного верующего с Христом является причиной и их связи друг с другом. То же самое действует и в войске: полководец – это отец, одинаково любящий всех своих солдат, и поэтому они – сотоварищи. Структурно войско отличается от Церкви тем, что образовано иерархически. Каждый капитан – это как бы и полководец, и отец своего батальона, каждый фельдфебель – своего взвода. Правда, Церковь выработала подобную иерархию, но она не играет в ней той же психоэкономической роли, так как Христу можно приписать больше осведомленности и заботы об отдельном солдате, чем полководцу-человеку.

Против такого понимания либидинозной структуры армии, конечно, справедливо возразят, что здесь не нашлось места идеям отечества, национальной славы и подобным, столь же важным для сплоченности войска. Ответ им: это иной, уже не столь простой случай массы и, как показывают примеры великих военачальников – Цезаря, Валленштейна и Наполеона, – для крепости армии такие идеи не обязательны. О возможной замене вождя вдохновляющей идеей и об их соотношениях речь пойдет чуть позже. Пренебрежение этим либидинозным фактором в войске, даже в случае, если действует не он один, кажется не только теоретически уязвимым, но и практически опасным. Прусский милитаризм, который был столь же непсихологичен, как и немецкая наука, видимо, убедился в этом в Великую мировую войну. Ведь военные неврозы, разложившие германскую армию, были признаны по большей части выражением протеста отдельного человека против роли, отводимой ему в армии, а согласно сообщениям Э. Зиммеля[470], можно утверждать, что среди мотивов, вызывавших заболевания, на первом месте стояло черствое обращение командиров с рядовыми. При более квалифицированной оценке этого требования либидо так легко не поверили бы в невероятные посулы четырнадцати пунктов американского президента и великолепный инструмент не сломался бы в руках германских военных «умельцев».

Заметим, что в этих двух искусственных массах каждый отдельный человек либидинозно связан, с одной стороны, с вождем (Христом, полководцем), а с другой – с иными омассовленными индивидами. Как соотносятся эти две связи, однородны и равноценны ли они и как их следовало бы описать с позиций психологии? – все это нам еще предстоит исследовать. Но мы решаемся уже теперь слегка упрекнуть других авторов за недооценку значения вождя для психологии масс, тогда как выбор первого объекта исследования поставил нас в гораздо более выгодное положение. Нам кажется, что мы нашли правильный путь, способный разъяснить главное проявление массовой психологии – несвободу отдельного человека в массе. Если у каждого индивида существуют весьма богатые эмоциональные связи по двум направлениям, то из этой ситуации нам легко вывести наблюдаемое изменение и ограничение его личности.

Намек на то, что сущность массы состоит в имеющихся в ней либидинозных связях, нам предложил феномен паники, который лучше всего изучать на воинских массах. Паника возникает, когда такая масса разлагается. Ее характеризует то, что ни один приказ начальника более не выполняется, а каждый печется только о себе, не считаясь с другими. Взаимные связи прервались, и непередаваемый бессмысленный страх вырывается наружу. Конечно, и здесь сразу же возникает возражение: все происходит иначе – страх так возрос, что сумел превзойти все связи и заботу о других. Мак-Дугалл приводит случай паники (правда, не воинской), использованный как образец подчеркнутого им повышения аффектов путем заражения (Primary induction – первичная индукция). Однако в его случае этот рациональный способ объяснения идет по совершенно ошибочному пути. Ведь предстоит как раз объяснить, почему страх столь гигантски вырос. Нельзя винить в этом размер опасности, поскольку та же армия, ныне охваченная паникой, умела безупречно выдерживать такую же и даже большую опасность; в том-то и состоит сущность паники, что она непропорциональна грозящей опасности и часто вспыхивает по ничтожнейшему поводу. Если в момент панического страха индивид начинает заботиться лишь о себе, то тем самым он свидетельствует, что аффективные связи, до этого снижавшие для него опасность, оборвались. Теперь, противостоя опасности в одиночку, он, конечно, вправе оценивать ее выше. Дело, следовательно, в том, что панический страх предполагает ослабление либидинозной структуры массы и вполне обоснованно на это реагирует, а не наоборот – будто либидинозные