Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

– Да.

– Это не ваш. Надо пройти дальше метров триста. Я вас провожу. Я еду в Mont-Rouge, к одному из своих друзей, который болен.

Он дождался, пока подошел мой трамвай, посадил меня и скрылся в темной пустынной улице… А я – поехала домой в каком-то странном настроении, которое поглощало меня всю…

И когда в пансионе madame Odobez сообщила мне, что приходили двое русских, которых я ждала, – мне это было уже безразлично…

30 мая, четверг

Сегодня утром была в секретариате – вынимала жребий, когда сдавать экзамен. Вынула номер 1029-й.

– О, это на последнюю неделю! – сказал чиновник.

Сама не знаю почему, но я была довольна, что еще долго останусь в Париже… Увижусь с ним…

Написала ему сегодня письмо, что, если не получу ответа до 3 часов в пятницу, – значит он свободен и я приду вечером.

31 мая, пятница

Я одевалась, чтобы идти в Бусико. Накануне принесли полутраурное серое платье; я сама придумала фасон – гладкий лиф с белой косынкой Marie-Antoinette. Я очень люблю этот жанр. Но насколько наши русские портнихи не умеют понимать идей заказчиц и исполнять их, – настолько здесь всякая последняя швея – художница. Теперь, в эту минуту, одеваться доставляло мне такое же наслаждение, как год тому назад – чтение Лаврентьевской летописи. Я любовалась своим отражением в зеркале, и сознание того, что я молода и хороша собой, – наполняло меня чем-то новым.

Как могла я прожить на свете столько лет – и не знать и не замечать своей внешности!

Я уже прикалывала шляпу, как в дверь постучалась наша madame Dorez…

– Телеграмма! О, да вы стали совсем парижанкой! – сказала она, с улыбкой смотря на меня и подавая городскую телеграмму – carte-lettre. До чего чувствительны к внешности эти француженки! Они не пройдут молча мимо того, что красиво. Я сейчас же догадалась, что это была телеграмма от него.

Мадемуазель.

Не приходите сегодня вечером, у нас не будет времени поговорить.

Пожалуйста, примите мои глубокие сожаления, а также самые почтительные и преданные чувства.

Э. Ленселе.

Вечером пришел немец, и мы пошли с ним гулять в сквер Observatoire. Он что-то говорил… я не слушала…

Какое-то досадное чувство наполняло мою душу, и я не могла дать себе отчета – почему…

2 июня, Троицын день

Отчего все чаще и чаще думаю о нем? Неужели полюбила его? До сих пор я не знала, что такое любовь… и не понимала. Ну что ж? все надо знать, все надо испытать в этом мире… А любовь для меня – нечто такое новое-новое…

Какое-то радостное и гордое чувство наполняет душу. Мне кажется, будто я не жила до сих пор, точно чего-то ждала… а теперь – начинается жизнь…

7 июня, пятница

Серенький конверт с знакомым почерком. Это было от него.

Мадемуазель,

на несколько дней я уезжаю из города и до моего возвращения не смогу сообщить вам, в какой день вы сможете прийти в Бусико. Надеюсь, что до того момента ваше недомогание не будет вас тревожить и что вы начали работу. Работа – лекарство от многих умственных недугов. Пожалуйста, примите, мадемуазель, мои самые лучшие и преданные чувства.

Э. Ленселе.

Так он уехал!

Работа – лекарство от многих умственных недугов… Точно ли, правда ли?

И я взяла с полки желтый томик – «Современная история» Анатоля Франса и читала там:

«Труд полезен человеку. Он отвлекает его от собственной жизни, отвращает от мучительного заглядывания в самого себя; он мешает ему всматриваться в того двойника, который живет в нас и делает страшным одиночество. Это безошибочное средство от всяческих нравственных и эстетических страданий. Труд хорош еще и тем, что льстит нашему тщеславию, тешит наше бессилие и ласкает нас надеждой на приятный оборот событий. Мы мним, что благодаря ему распоряжаемся своей судьбой. Не улавливая необходимой связи наших усилий с механизмом вселенной, мы считаем, что они направлены нам на благо и в ущерб всему прочему миру. Труд создает иллюзию воли, силы и независимости. Он обожествляет нас в собственных глазах, благодаря ему мы смотрим на себя, как на героев, гениев, демонов, демиургов, богов, как на самого Господа Бога. И действительно, Бога никогда не представляли себе иначе как в образе труженика»[154].

Да… так вот, кому верить?

Прав, конечно, этот тонкий скептик, сквозь вечную ироническую улыбку которого проглядывает тоска, грусть, сострадание к несчастному человечеству…

Я взялась за книги, раскрыла программы…

При мысли о том, что он отдыхает там, на даче, тогда как я должна сидеть здесь, в душном городе, – как-то хорошо делалось на душе. Если бы эти мои занятия могли заменить его! Пусть бы он отдыхал, я работала бы за него…

9 июня, воскресенье

Когда он должен вернуться?

– «На несколько дней я уезжаю из города…» Ну, значит, скоро…

Когда вернется, он напишет… Наверное в пятницу, так как это его дежурство в госпитале…

11 июня, понедельник

Еще только начало недели! как долго…

Сегодня на электризации в Брока познакомилась с интересной сиделкой, madame Delavigne. Бывшая коммунарка, член партии социалистов-революционеров, очень энергичная и неглупая женщина. М-elle Angèle, которая электризует больных, – тоже очень симпатичная и простая. Гораздо лучше, чем в Сальпетриере. И с больных взяток не берут, хотя на стене и нет объявления о том, чтобы их не давать…

Пока, сидя на скамье, мы разговаривали во время электризации, дверь растворилась, и вошел пожилой господин, окруженный толпою студентов. Взгляд его прекрасных черных глаз, казалось, проникал прямо в душу – и сразу выделял его из толпы. Он подошел к нам и стал спрашивать каждого, кто его послал.

– А вас, мадемуазель?

– Меня послал мсье Ленселе.

– Что это за человек с таким необыкновенным взглядом? – спросила я m-elle Angèle, когда он ушел.

– О, это знаменитость по накожным болезням, доктор Дрок.

– Действительно, он очень симпатичен.

– Так-то так, да все-таки он клерикал… – со вздохом сожаления прошептала мне на ухо madame Delavigne. – Я нарочно вам это говорю потихоньку. Не стоит спорить с Анжелой. Та – сама католичка… верит в весь этот вздор.

Мне было жаль, что человек с таким чудным взглядом оказался не безупречен…

14 июня, пятница

Сегодня, когда вернулась из Брока, подали утреннюю почту, и madame раскладывала для пансионеров письма по клеточкам. Я с замирающим сердцем смотрела, не появится ли конверт с его почерком. Нет, ничего нет.

19 июня, среда

Поздно вечером я отбросила в сторону толстый том конституционного права… и выглянула