Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Вдруг я вспомнила его адрес – 5, rue Brézin… и мне захотелось непременно пройти по этой улице, мимо дома, где он живет.

Какие это вздорные предрассудки, что опасно ходить одной по Парижу поздно вечером! Раз навсегда освободившись от всех предрассудков, я всюду и во всякий час хожу одна. И теперь, конечно, не стала отказывать себе в исполнении этой фантазии.

Я отыскала по плану Бедекера, на последнем сером листе, семнадцатое деление и на нем – rue Brézin. Дорогу нетрудно запомнить: rue Berthollet, любимое место русских – бульвар Port-Royal, – там прямо по rue Denfert Rochereau, rue avenue d’Orléans – третья справа – и будет rue Brézin.

Было ровно полночь. У нас нет консьержи, – не надо неизбежного «отворите, пожалуйста!» – у каждого из пансионеров есть свой ключ от входной двери.

Я шла по бульвару Port-Royal, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. Кругом ни души не было.

Я шла быстро. Вот и Бельфорский лев на площади Denfert Rochereau. В темноте ночи его громада вырисовывается как-то особенно внушительно. Я забыла, которая по счету с avenue d’Orléans будет rue Brézin. Кого бы спросить? Полицейских не было; кабачок на углу был ярко освещен, две-три женщины обнимали поздних посетителей.

Я подошла к кассирше.

– Прошу простить, мадам, скажите, где rue Brézin?

Сказала и испугалась откровенно-любопытного взгляда, каким уставилась на меня хозяйка. Мне показалось, что она догадалась, зачем я иду… Я смутилась, покраснела, и в голову не пришло, что в такой поздний час «порядочные» женщины не входят в кабаки.

– Это дальше, мадам, вторая улица направо.

– Благодарю вас, мадам.

В самом деле – вторая направо – это и была rue Brézin. На какой стороне четные и нечетные номера? направо – 4, 6… значит, налево… вот он, 5, с красной решеткой, небольшой, пятиэтажный. Только в двух-трех окнах виднелся свет; которое из них его окно?

Я прошла улицу до конца. Какой сюрприз! небольшая площадь, усаженная деревьями, и сквер!

Я села на одну из скамеек… Тишина, чудная тишина ночи охватила меня. Кругом – громадный город спал со всеми своими разнообразными горестями и радостями, надеждами и неудачами. А когда люди спят – начинает говорить природа. Деревья, посаженные в каменной мостовой, окруженные железными решетками около корней, – как закованные пленники, исполняют днем свою службу, украшают город, дают тень… Звон конок и уличный шум заглушают поэтический шорох их листьев… И казалось, вечером они рассказывают друг другу о том, что видели и слышали за день…

Торжественное спокойствие ночи захватывало и меня.

Сидя неподвижно на скамейке, я слушала тихий шелест листьев и голос ночи, таинственный и странный, и думала – где он теперь?

Когда я возвращалась по улице Brézin, какие-то люди подходили к подъезду его дома. Что, если это он возвращается домой? Что подумает он, если встретит меня здесь? ведь я не от него узнала адрес, а случайно сама прочла на его карточках… Сердце так и замерло… Но нет, это оказались две дамы и старик.

Этот дом… все, что есть у меня самого дорогого на свете, все там…

И я уходила домой, должно быть, в том же настроении, с каким бабы-богомолки возвращаются с поклонения святым местам…

Мне самой стало смешно при этой мысли. А ведь верно, хоть и знаю, что надо мной могут смеяться…

Но если бы кто-нибудь предложил мне годы успехов, – реальной удачи в делах – нет, – не отдам я за них этот час!

21 июня, пятница

Еще пятница – и нет письма! Как бы узнать – вернулся ли он? Идти в Бусико? Тогда он, пожалуй, узнает… К нему на квартиру? – немыслимо.

22 июня, суббота

Просматривала вечером в читальне русские газеты. Напротив сидел юноша – лет двадцати и усердно читал «Русские ведомости». Мы одновременно вышли из читальни; сходя с лестницы – разговорились и познакомились. Он оказался одесским евреем, кончившим среднее техническое училище. Приехал сюда поучаться культуре и поступил рабочим в литейную мастерскую.

Вечер был слишком хорош, чтобы благоразумно возвращаться домой.

Он живет недалеко от укреплений и предложил пройтись до парка Монсури. Я согласилась. На обратном пути, когда мы шли по avenue d’Orléans, мне вдруг пришло в голову – попрошу его узнать, вернулся ли Ленселе в Париж.

И я сказала, как бы мимоходом:

– Если не ошибаюсь, здесь где-то близко должна быть улица Brézin. Там в № 5 живет некий г. Ленселе, и меня давно еще просила одна товарка справиться – вернулся ли он в Париж? А я такая лентяйка, все откладываю… Так вот теперь мы проходим мимо, но я боюсь ночью разыскивать эту улицу.

– Позвольте мне вам помочь, – с готовностью возразил юноша. – Вот тут неподалеку – справлюсь у городового, где эта улица, и сейчас все вам узнаю. Посидите здесь, на скамье, я сейчас вернусь.

И пока он ходил к полицейскому, я старалась овладеть своим волнением… Вот сейчас… вернется и узнает… rue Brézin тут близко, в трех шагах.

– Я никак не мог дозвониться, но с удовольствием справлюсь завтра и приду вам сказать, если позволите.

Я мысленно от всего сердца поблагодарила милого юношу, но вслух небрежно сказала:

– О, конечно, это не важно… зайдите завтра – если время будет…

23 июня, воскресенье

Я заранее сказала madame, что если кто-нибудь придет ко мне во время завтрака – так не заставляла бы ждать в моей комнате, пока я кончу, а вызвала меня тотчас же: есть спешное дело.

Я ждала этого молодого человека, так как он обещался прийти в обеденное время.

И, не дожидаясь конца этой церемонии, которая тянется целый час и называется завтраком, – я быстро побежала вверх, в свою комнату, едва сказали, что меня спрашивает какой-то молодой человек.

– Я вам помешал, вы еще не кончили? – спросил он.

– О, нет, нет… очень рада… терпеть не могу этих длинных завтраков.

– А я ваше поручение исполнил. Консьерж сказал: «Он никогда не уезжает из Парижа. Вчера вернулся из своей больницы и весь вечер провел дома в одиночестве». И предложил мне пройти к нему, если надо. А я не знал, что сказать. Поблагодарил и говорю: приду в другой раз…

Так он давно вернулся! И однако – и не подумал написать мне. Чувство какой-то острой обиды наполнило душу.

– Большое вам спасибо, садитесь, пожалуйста; я сейчас приготовлю чай.

Юноша расстегнул сюртук, удобно развалился в кресле и немедленно с ожесточением закурил папиросу. Пока он курил, пил чай и говорил, – я делала вид,