Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

быстрее плывет обеспокоенное животное, тем глубже въедаются вши в его плоть!) «Профессионалы» такого сорта – пронырливы, хитры и безжалостны… Однако некоторую пользу можно все же извлечь и из них. Шныряя по берегу, они знают здесь все. Они лучше любого диспетчера осведомлены обо всех швартующихся судах. И могут (конечно, за доброе угощение) дать свежую информацию и свести с нужными людьми.

Меня они облепили сразу и густо. И обхаживали старательно. И мешок мой, в результате, сильно полегчал… (Чего я им всю жизнь не прощу!) Но все-таки я своего добился! Познакомился с местными рыбаками. Без труда договорился с ними обо всем. И с началом путины – опять очутился в открытом море.

Глава 7

Мыс Дежнёва

Я проработал на траулере весенний сезон, побродил по Восточно-Сибирскому морю, – а затем расстался с рыбаками. Случилось это на Чукотском полуострове, в селе Уэллен. Певекский траулер дальше не шел, поворачивал назад. А я назад – не хотел! И «списавшись» на берег, стал подыскивать какое-нибудь новое судно… Уэллен – место бойкое. Оно расположено на скалистом берегу, у входа в Берингов пролив – на самом перекрестке водных дорог. Здесь сходятся и пересекаются все пути, ведущие из Ледовитого океана – в Тихий. Здесь-то как раз и начинается легендарный «Северо-Западный проход»!

И, как каждый людный перекресток, Уэллен всегда выглядит шумным и оживленным.

Когда я появился там, на рейде стояло несколько кораблей. Маячила военная канонерка, виднелись какие-то катера. И были также три промысловые шхуны.

Я уже научился немного различать силуэты. И быстро понял, что одна из шхун – китобоец. На приподнятом ее носу виднелась тупорылая гарпунная пушка. Другое же судно – типичный зверобой, охотник за котиком. (Высокие мачты, смотровая марсовая бочка – наверху мощная скошенная труба и гибкие обводы.) А поодаль стояла еще одна посудина – и она показалась мне странно знакомой…

Я вгляделся пристально – и узнал старую американскую шхуну «Юкон».

Встретились мы, как друзья… И я рассказал американцам о том, как и чем завершился скандал в бухте Тикси.

– Мало того, что я потерял тогда службу, – добавил я в заключение, – я чуть без носа не остался. А все – из-за этого каннибала! Еще хорошо, что удар был не прямо нанесен, а – сбоку…

Переводил, как обычно, Стась. Выслушав его, каннибал оскалился весело, затрясся от смеха. Но тут же посерьезнел. И долго, сосредоточенно разглядывал меня, и деловито щупал мне нос толстыми своими, черными, татуированными пальцами.

Потом он что-то прохрипел… И Стась склонился ко мне, участливо:

– Это все не страшно! Он уверен, что кривизну можно легко исправить.

– Правда? – обрадовался я. – Каким же способом?

– Да самым простым… Надо теперь ударить – с другой стороны!

– Ну уж нет, спасибо, – сказал я поспешно, – этот рецепт пусть он прибережет для себя самого.

Мы сидели – как и в первый раз – на берегу, в столовой. Но пили теперь мало. А в карты и вовсе не играли. Все были озабочены делами, заняты мыслями. Я – своими, американцы – своими. Они, насколько я смог понять, браконьерствовали (незаконно добывали котика и морскую выдру – калана). И для забот у них имелось немало причин.

Отправляясь на свой «Юкон», Стась сказал:

– Не знаю, сколько мы здесь проторчим. Власти пока не дают разрешения выходить в ваши воды… Разрешат – пойдем к Новосибирским островам. А нет – повернем к Алеутам. Но при всех обстоятельствах эту субботу и воскресенье мы здесь пробудем. Так что решай! Хочешь с нами – приходи на шхуну. Ребята уже знают тебя, верят тебе…

– Но это значит – бежать с родины, – пробормотал я.

– Естественно, – сказал Стась, – а что? Или ты беспокоишься о чем-то?

– Беспокоюсь…

– О чем? О документах? Пустяки! Сделаем.

– Нет, я – о другом… Ну, скажи: что я буду в Америке делать? Что я там – могу?

– А в самом деле, что ты можешь?

– Да ничего… Ну, стреляю неплохо, еще умею бросать ножи. Но ведь это и там умеют, и почище, чем я! Да и вообще, – разве это дело?

– А чего же ты хочешь?

– Иную судьбу.

– Какую же? – Стась внимательно посмотрел на меня. Махнул рукою друзьям – чтоб не ждали. Затем уселся поудобнее и подпер кулаком подбородок. – Ну? Я слушаю!

– Не знаю, как тебе объяснить, – заговорил я смущенно. – Я, видишь ли, пишу… Только не смейся! Да, сочиняю! И мечтаю как-то начать… Но разве я смогу начать за границей – там, где все чужое? И язык, и люди, и сама земля?

– Ах, так вот в чем дело, – сказал он протяжливо. – Ты бы хотел приехать на Запад как интеллектуал, как фигура почтенная, значительная… А тебе невдомек, что Западу на это плевать?! Мы для него все равно чужие, лишние, каковыми бы мы ни были – интеллектуалами или гангстерами… Быть гангстером даже лучше. Все-таки бизнес!

Белокурый, с худым, костистым лицом, Стась был уже не молод. Но и не стар – на вид ему можно была дать лет сорок пять. И говорил он, заметно нервничая: сюжет этот, очевидно, его задевал… И, глядя на поляка, я подумал: интересно, а кто он сам-то? И как он вообще попал на эту шхуну?

Стась заказал пива. Отхлебнул и сказал – как бы отвечая моим мыслям:

– Я по образованию – историк. Славист. Перед войной был преподавателем в Варшаве. Затем ушел в партизаны. Сражался против Коричневых Рубашек и против Красных Звезд… Ну и, естественно, вынужден был потом уехать! А здесь теперь веду жизнь джек-лондоновского бродяги… И я не один такой!

– Жалко, – пожал я плечами.

– Конечно, жалко, но я все-таки не пойму: откуда у тебя этот снобизм? Мы все, значит, можем быть на простых ролях, а ты, значит, – нет?!

– Ты пойми, Стась, – сказал я. – Вот мы с тобой из разных стран, а живем одинаково! И оба находимся в конфликте со своим законом… Так какой же смысл мне это все перетасовывать? Блатные мудро говорят: «Хер на хер менять – даром время терять».

– Как хочешь, дружок. – Он отпустил брови. – Я вовсе не собирался тебя агитировать. Просто думал помочь… Ведь при всех обстоятельствах остается главный резон – свобода! А она – рядом! В хорошую погоду Америку можно увидеть невооруженным глазом.

– Но я сейчас и так свободен, – возразил я. – Скитаюсь повсюду, делаю, что вздумается…

– А политический режим?

– А что мне – режим? При режиме несвободны лишь те, кто служит ему,