Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

class="p1">В прошлом остались поражавшие своим размахом празднества 1919–1920 годов, когда на «преображение» города тратились огромные ресурсы.[48] Девизом эпохи нэпа стало иное: «как можно меньше затрат».[49] В этом смысле «гудковые» были отголоском уже ушедшей эпохи. Фантастический размах бакинской «симфонии» во многом объясняется его личными знакомствами с секретарями ЦК АзКП(б) Кировым, Чагиным, с директором Азнефти Серебровским. В Москве таких связей у Арса не было. Вообще удивительно, как ему, сбежавшему от голода из Ростова, только что «вычищенному» из партии, без денег, без работы, без жилья в столице (если не считать тюфяка в углу пивного зала «Стойла Пегаса», где он и работал, и спал первое время), – как удалось ему за месяц добиться разрешения на организацию «гудковой». Пусть не в Кремле, как мечталось, но ведь совсем рядом – у здания МОГЭС, по обе стороны Москвы-реки. Решающую роль, по-видимому, сыграла беседа с Троцким и поддержка пролеткульта, с которым Арс был связан еще со времен учредительной конференции 1917 года.

«По инициативе Московского пролеткульта в VI годовщину Октября во время демонстрации будет исполнена симфония „Ля“[50] на паровой магистрали и гудках Зам[оскворецкого] района и вокзалов. Постройку и установку магистрали взяли на себя МОГЭС, Арматрест и Трубосоединение. Основную массу гудков дает НКПС с паровозного кладбища Московско-Курской дороги. <…> Санкцию и средства на организацию дал МК РКП(б). <…> Быстрое осуществление столь сложного замысла стало возможным лишь благодаря энергичной товарищеской поддержке союза металлистов, проявившего живой интерес к делу.

Возможна организация аналогичной симфонии в ряде крупнейших центров СССР: Петербурге, Харькове, Ростове-на-Дону и Баку».[51]

К дальнейшей судьбе «гудковой» я еще вернусь, а пока – о московском опыте 1923 года.

Здесь возможности перемещений источников звука в пространстве праздника отсутствовали, гораздо скромнее и скученней были и сами «средства». В Баку магистраль размещалась на миноносце «Достойном». «Преимущества подвижной магистрали, – писал Арс, – очевидны: в различные моментыторжества она может быть подана в тот или иной пункт города и даже продемонстрирована самостоятельно в окрестностях».[52] Вокруг «Достойного» сновали десятки мелких судов, их рынды (корабельные колокола) непрерывно звонили, летали гидропланы, на песчаном островке виртуозно строчили опытные пулеметчики. Акустика большой гавани обеспечивала быстрое рассеивание плотной звуковой массы, концентрация шумов в целом была не очень высока.

В Москве же магистраль, оказавшаяся очень тяжелой, была установлена не на крыше (как предполагалось), а во дворе МОГЭС. В гулком узком колодце и без того неслабый звук «органа» превратился в страшный, валивший «органистов» с ног, рев. Отсутствовали и другие подвижные группы (духовой оркестр, «автомобильные хоры» и пр.).

В газетах того времени можно найти описания, помогающие представить «симфонию» в ее временной протяженности.

«В воздухе стаи советских дуралюминиевых и других птиц стрекочут свои бензинные могучие песни… Но, чу! Что это такое?

Над Москвой, которая сегодня не работает, вдруг раздаются, реют в воздухе звуки какой-то гигантской свирели… Это запела паровая магистраль из фабричных гудков на электрической станции на Раушской набережной.

Паровые необычные звуки растут, ширятся. Вот громыхнула пушка, за ней другая… Это „ударные“ пролетарской симфонии.

Но самое мощное впечатление создалось, когда все фабрики, заводы, вокзалы загудели, закричали в ответ титаническое „ура“ медными глотками своих паровых гудков. Этот крик победы, вырвавшийся из стальных грудей машин и паровозов, был слышен по всей Москве».[53]

Тот же момент – коллективный «подхват» районами «запева» Центра – выделял и другой автор: «Захватывающее впечатление произвел отклик гудков московских фабрик и заводов и паровозов железных дорог. Этот могучий отклик со всей Москвы долгое время колебал воздух, напоминая издали грандиознейший колокольный звон. Впечатление от этой необыкновенной переклички было поистине величественно».[54] Судя по тексту, автор заметки не был музыкантом. Тем ценнее это сравнение с колокольным звоном.

Думаю, что броское определение М. Ф. Гнесина – «коммунистические колокола» – было не только идеологической метафорой, но опиралось на реальные слуховые ассоциации, возникшие не у него одного. Иное дело – выводы и перспективы, о которых писала «Правда»: «Видный музыкальный теоретик тов. М. Ф. Гнесин считает опыт гудковой симфонии неудачным в отношении мелодии вследствие сложности последней; со стороны гармонии результаты получились очень интересные. Он полагает безусловно необходимым продолжение работ в этой области: гудковая музыка может заменить колокольный звон как средство коллективно-организующего воздействия»…[55]

Напомню, что в Баку колокола (корабельные, церковные) были использованы. В колокольной же Москве они молчали. Тем не менее «звончатый» эффект вибрационно-переливчатой «гармонии» был замечен и отмечен. Гудки «гудковых» выступили фоническим соперником колокольного звона. Эта «дикая и радостная симфония»,[56] конечно, не имела ничего общего с традиционным представлением о музыке, мелодии, контрапункте и пр. Восприятие происходившего сводилось к ощущению плотности, объема, интенсивности звукошумовой среды, причем ощущению «изнутри», как бы из-под давившей откуда-то сверху шумовой завесы. Впрочем, многие вообще переставали что-либо слышать, испытывая нечто вроде контузии.

Московские рецензенты зафиксировали общность основных элементов, попавших в фокус восприятия.

«Предварительных репетиций на гудках сделать не могли, сила одновременного звучания нескольких труб была настолько потрясающей в буквальном смысле слова, что не все устаивали на ногах. Мало помогала и запихнутая в уши вата. К тому же некоторые гудки давали при исполнении не те звуки, как при пробе.

Мелодию „симфонии“ наладить не удалось… Неудача первого опыта смущать не должна, но ко второму следует подойти более „опытным“ путем и, может быть отказавшись пока от мелодии, удержать ритм и гармонию».[57]

«Вместо „Интернационала“ были слышны одиночные и аккордные гудки. И в этой чудовищной мелодии трудно было уловить знакомые мотивы».[58]

«Инструменты этого странного небывалого оркестра несколько разбросаны: во дворе Могэса несложная конструкция, на которой укреплено 50 паровозных гудков и 3 сирены. За Москвой-рекой против Дворца Труда „ударный инструмент“, который выполняет роль барабана: батарея орудий. Мелкую дробь дают… красноармейцы из винтовок. Директору симфонии т. Абрамову (опечатка. – С. Р.) приходится стоять несколько выше, чем обыкновенно… на крыше четырехэтажного дома – так, чтобы еговидели на обоих берегах реки…

– По местам!..

Ученики консерватории, среди которых есть и дети,[59] бросаются к проволочным рычагам, соединенным с гудками – каждый гудок нота.[60] На крыше дирижер взмахнул флагом… тяжело бухнул „ударный инструмент“, перекатываясь рычащим эхом через Замоскворечье, и… что было дальше, могли слышать только те, кто находился на приличном расстоянии от „симфонии“; участники же ее и присутствовавшие были озабочены только одним: как бы поплотнее заткнуть уши, чтобы не лопнули барабанные перепонки… Для нас, стоявших у источника этой „музыки“, все – рев сирен, вой гудков,