Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

Эту крайне неудачную, опасную даже позицию в эпицентре шумового взрыва избрало множество москвичей (а ведь и под колоколами стоять и слушать ох как нелегко!). «7 ноября, к 12 часам дня, к Москве-реке начала стекаться публика; вскоре толпа залила не только обе набережные, но и близлежащие Устьинский и Замоскворецкий мосты. Особенно много собралось народу у самой станции МОГЭСа и на противоположном берегу».[62] Решающую роль сыграла неточная реклама, ориентировавшая людей на «пролетарское чудо» – «концерт фабричных гудков».[63] Вместо музыки люди услышали «сильный гул», «какофонию», месиво тяжелых вибраций…

Сам Авраамов в письме к Р. Жив писал: «С „Гудковой“ произошло вот что: благодаря помещению магистрали не на крыше, а во дворе МОГЭСа, звука на Москву не хватило. С другой стороны, сложность гармоний произвела на массу впечатление фальши – знакомые мелодии не узнали – отсюда страшная противоречивость суждений: одни плохо слышали (в зависимости от „района“), другие не поняли. Все остальное о „неудаче“ – ерунда: мы сами, исполнители, настолько были уверены в успехе, что, кончив, пошли со своим знаменем „Гудсимфанс“ демонстрировать на Красную площадь, а когда я только что спустился с крыши, меня встретили импровизированным приветственным ревом всех гудков и потом принялись качать мои ребята – энтузиазм исполнителей – лучшее доказательство успеха – все остальное было вне нашей воли… Повторение,[64] увы, не состоится за отсутствием специально отпущенных средств – на нем настаивали „Гимн“ и „Акмузо“ Наркомпроса (Красин). Слушал и приходил рассматривать конструкцию М. Ф. Гнесин. Он лично считает многие моменты исполнения изумительными по красоте звучания – его отзыв: „коммунистические колокола“».[65]

Поразительно, конечно, это поддержанное Государственным институтом музыкальной науки (ГИМН) намерение прослушать шумовую «симфонию» вне шума, в тишине ночи… Но ведь и сам ее странный, внутренне противоречивый замысел («аккомпанемент» – «симфония», сонорно-действенная акция – «гармония, контрапункт») зародился ночью, непосредственно из звуковой реальности войны и революции! В преамбуле статьи в «Горне» Арс писал: «Пришла революция. Однажды ночью – незабвенная ночь! – тысячеголосным хором гудков и сирен взревел Красный Питер, и в ответ по глухим переулкам помчались к заставам сотни грузовиков, ощетинившихся штыками винтовок… Красная гвардия летела навстречу корниловским авангардам… Как хотелось, как нужно было в этот грозный момент связать единой волей ревущий хаос и на смену тревоге дать победный гимн Интернационала.

Великий Октябрь. Снова ревут по всей России гудки, бухают орудия… и все еще нет единой организующей воли».

А потом был Нижний Новгород… Да мало ли где еще в те годы, да и раньше, и позднее, звучал в России такой вот страшный, в диком обрамлении выстрелов и взрывов, «хор гудков», вопль города! Кульминационный сгусток взорванной, преображенной тревогой-сполохом, ужасом, праздником (!) городской звуковой среды эпохи великих потрясений. Не один Авраамов воспринял этот ревущий хаос как провозвестье неслыханной, грандиозной музыки будущего. Но лишь он отважился на попытку извлечь конкретный звуковой (ему казалось – и музыкальный, художественный) эффект прямо и непосредственно из среды путем усиления и соподчинения наиболее мощных, громовых элементов шумового пояса.

«Организатор гудковой» – точное самоопределение (в смысле: режиссер, монтажер, оператор звуковой среды). В этом смысле можно говорить и о композиции, хотя, как видно из приведенных выше отзывов, каждый погруженный в «гармонизованную» среду воспринимал «гудковые» по-своему, создавал или не создавал свои «симфонии» или «какофонии». Так, собственно, происходит при погружении в любую среду, будь это, например, праздники или же тишина: их сколько-нибудь целостное восприятие, тем более глубинное постижение невозможно без активного личного «композиторства». С шумом дело обстоит сложнее. Но в любом случае такое «композиторство» не имеет ничего общего с той традиционной логикой гармонизации известных мелодий, попыткой сочинения контрапунктов и пр., на которую «сбивался» Арс. Причины сбоя: профессионализм мышления; идеологическая нагруженность, установка на массовость, доходчивость, однозначность плаката; кустарно-самодельный, авантюрно-самодеятельный способ воплощения грандиозного замысла; смешение множества несовместимых образов, идей, целей. Распутывать этот клубок здесь нет смысла. Для нашей темы наиболее важен исходный мотив рождения «гудковых» из пены дней, звуковых ситуаций войны и революции. Возьмем, к примеру, историю гудкового органа, который почему-то особенно поражал воображение современников.

«В связи с интересом, проявляемым к происхождению идеи „симфонии гудков“, в редакцию „Известий“ доставлены документы, свидетельствующие о том, что идея использования фабричных и паровозных гудков для исполнения музыкальных произведений во время народных празднеств еще в 1919 году была выдвинута архитекторами Райх и Исцеленовым. Они проектировали устроить орган из фабричных гудков…», – сообщали «Известия Отдела управления Моссовета» 10 ноября 1923 года.

«Рабочая газета» уточняла: «В апреле 1919 года двумя архитекторами Я. И. Райхом и Н. И. Исцеленовым в президиум Моссовета был представлен проект нового музыкального инструмента – органа с фабричным гудком. Проект органа был одобрен президиумом Моссовета, и авторам было поручено разработать детальный план устройства. В комитете по делам изобретений ВСНХ тоже был рассмотрен этот проект и признан вполне осуществимым. Но, так как предполагалось „симфонию гудков“ впервые использовать к празднованию 1 мая 1919 года, а времени оставалось немного, вопрос заглох».[66]

Что именно предлагали прогудеть архитекторы? «Исполнение „Интернационала“ на клавиатуре, соединенной с гаммой паровых фабричных гудков, проектировалось уже в одну из последних октябрьских годовщин. Этот оркестрион из гудков предполагалось тогда поставить на крыше Кремлевского здания ВЦИК, но проект не осуществился из-за технических затруднений».[67]

В мемуарной литературе мне попадались глухие намеки и на других «авторов» гудкового органа, среди которых был даже один актер МХАТа… Но разве в «инструменте» дело? В одном из писем Авраамова к Ревекке Жив (а осенью 23-го он писал ей еженощно!) говорится: «…Я нигде ни одним словом не опровергал „разоблачений“ Райха – тактика молчания – самая лучшая и убийственная – я тоже мог бы представить документы об „изобретении“ Симфонии Гудков в 1917 году, и пошла бы нелепая и недостойная меня переписка: человек хлопочет о „патенте из ВСНХ“, об „авторском праве“ и пр.[68] – худо, если меня заподозрят в том же: посему – молчу… Кроме всего прочего, у меня с Райхом личные счеты <…> а его „идея“ дана ему Лилею Сегаль (просто она ему рассказала о моем замысле – и все тут…)».[69] Косвенным подтверждением отсутствия «плагиата» может служить начало одной из глав автобиографического «Романа с друзьями» А. Мариенгофа (Мариенгоф, С. Есенин и А. Авраамов были действительно очень близки). Глава называется «Первые годы