Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

меня ностальгией. Если так пойдет и дальше, увижу ли я еще в центре города мужчин с обвязанными вокруг талии лонджи, жующих бетель, листья табака и грецкий орех, от которых их зубы приобретают красный оттенок, а улыбки выглядят пугающими? Смогу ли опять побродить по рынкам драгоценных камней и поторговаться с жуликоватыми продавцами, а потом спуститься в порт и посмотреть на корабли, уходящие в пурпурный горизонт? Услышу ли, как машинистки стучат по клавишам печатной машинки, набивая любовное послание для тех, кому по прихоти режима приходится прозябать в неграмотности? Относительно эффективных администраторов Британского Раджа сменили военные, но колониальные правительственные здания, неподвластные времени пагоды, историческое здание гостиницы Strand в викторианском стиле, бар которого любил навещать Киплинг (сегодня там толкутся азиатские бизнесмены), никуда не делись. А китайский квартал с его облезлыми фасадами, прикрытыми вывешенным на сушку бельем, и вечными стаями бродячих собак, кипящий жизнью днем и таинственно-молчаливый ночью? А возникающая из темноты тень человека, которого в европейском городе приняли бы за грабителя, но на самом деле не то соглядатая, не то сутенера, вкрадчивым елейным голоском предлагающего: «Чего изволите? Опиум, женщины, билетик лотерейный?»

Тираны, сами того не желая, держат свои страны в ловушке прошлого – непременно великого, вызывающего ностальгию. Но в то же время генералам хочется продемонстрировать перемены. И вот они строят новую столицу, Нейпьидо. Возводят гигантские статуи, чтобы войти в историю повелителями Пагана. Требуют снести все старое, чтобы заменить его новым, сулящим большие прибыли: гостиницами, апартаментами и офисами из стекла и бетона. Но, если как следует постараться, закрыть глаза на урбанистический ужас и углубиться в Старый город, можно пройти по Янгону, который остался таким же, каким видел его в своих увольнительных Оруэлл. В те времена, чтобы добраться сюда из Катхи, нужно было несколько дней плыть по Иравади. Но, по словам главного героя «Дней в Бирме» Флори, оно того стоило: «Набеги на лавки букинистов за новыми романами! Обеды в английских ресторанах с бифштексами, с настоящим, проехавшим восемь тысяч миль в морозильном ящике маслом!»[29]

Возможно, на эти перемены нужно смотреть с оптимизмом. Ведь, хотя в это сложно поверить, за почти два десятилетия, на протяжении которых я посещал Мьянму, Янгон по большей части практически не изменился. Здесь все еще можно почувствовать себя в шкуре Оруэлла, пройтись по тем же рынкам и смешаться с тогдашней толпой. Подняться на верхушку любого из паганских храмов и полюбоваться величием древней столицы – ощутив себя королем. И, пока весь мир безудержно несется вперед, всматриваться с крыши янгонского отеля в бесконечность, различая вдали облитую золотом ступу шведагонской пагоды, которую Сомерсет Моэм называл «нечаянной надеждой в кромешной тьме души». Здесь даже не нужно погружаться в черный дурман, чтобы представить, что ничего не изменилось и никогда не изменится. Хотя это и не так.

Бирма Оруэлла исчезала у меня на глазах, а я не только не мог ничего с этим поделать, но и не считал правильным предпринимать что-либо. Какое я имел право требовать, чтобы все оставалось как раньше? Разве хорошо здесь было в колониальную эпоху? Или после – когда страна оказалась изолирована от остального мира, жила без электричества, инженеры были вынуждены зарабатывать себе на хлеб, подрабатывая таксистами, а гостиницы выживали за счет почасовой сдачи номеров? Лучше ли было, когда ты мог оказаться посреди оруэлловского романа – и развлекаться в клубе, будто экспат из «Дней в Бирме», тогда как все местные жили в мире «1984»?

Агент колониальной полиции Британской империи Блэр покинул Бирму в 1927 году, чтобы посвятить себя литературной карьере. Пережитое не могло не сказаться на его творчестве, и, разумеется, действие первого его романа разворачивается именно в этой стране. Но если Оруэллу удалось найти узенькую тропинку к успеху и обрести творческое бессмертие, то его Флори ожидал несчастливый конец. Роман с Элизабет расстраивается, когда в дело вмешивается тетя его возлюбленной. Она рассказывает Элизабет о похождениях Флори и его связях с туземкой и убеждает, что гораздо лучшей партией для нее будет лейтенант полиции Верралл. Когда Флори наконец дарит девушке пресловутую, весьма потрепанную и дурно пахнущую леопардовую шкуру, уже со всей очевидностью ясно, что его любовное предприятие потерпело крах. Героизм Флори в подавлении антибританского восстания дарит ему второй шанс, но плетущиеся против него интриги, столь типичные для джентльменских клубов и Востока, и Запада, во второй раз приводят к окончательному разрыву с Элизабет. Отчаявшись, Флори убивает свою собаку, а потом себя. Но сначала – и это один из лучших моментов книги – он уходит обнаженным в джунгли, чтобы дождевая вода смыла с него все грехи, печали и угрызения совести. Жизнь самого достойного из англичан колониального гетто Катхи заканчивается трагедией, остальные же продолжают наслаждаться привилегиями белого человека, за которые мы, дети колониализма, продолжаем держаться.

Новые колонизаторы, посылаемые правительствами и большими транснациональными корпорациями без лишнего шума завоевывать новые рынки, точно так же собираются по вечерам выпить джина, спят с туземками и так же презирают местных жителей. Им хорошо известно, что на Филиппинах или в Таиланде достаточно просто быть белым, чтобы перед тобой распахнулись двери любого банка, ресторана или клуба. Многие приехали сюда с очередной волной эмиграции после рецессии 2008 года, сильно ударившей по Западу. Некоторые преуспели. Другие вернулись ни с чем. Победители и проигравшие. Я практически не встречал среди них людей вроде Флори – кого-то, кто попытался бы выучить язык, с уважением относился бы к местной культуре и считал, что это они должны адаптироваться к новой реальности, а не она к ним. Когда я вижу банкиров, предпринимателей, дипломатов и корреспондентов, приезжающих в наши дни на Восток, они представляются мне прямыми продолжателями дела тех, кто заседал в клубе Катхи век назад. «Дни в Бирме» можно было бы написать и сегодня в Пномпене, Джакарте или Маниле, где легко встретить типов вроде Эллиса, торговца деревом, который взбеленился после того, как официант обратился к нему не так, как от него ожидалось, а на английском: «Придется турнуть малого, если он станет чересчур бойко по-английски растабаривать. Не выношу слуг-грамотеев»[30].

5. Александра Давид-Неэль. Тибет

Для женщины конца XIX века отправиться за моря в поисках выгодной партии – как это делали осаждавшие колонии англичанки из «рыболовецкого флота» – было верхом авантюризма. Потерпевшие неудачу возвращались домой с клеймом «порожний рейс» и навсегда оставались в глазах общества закоренелыми неудачницами. Как можно было умудриться не справиться с такой простой задачей, если в Британском Радже на каждую женщину приходилось по четверо – как правило, доведенных до отчаяния – мужчин?

В те времена мир стремился свести роль женщины к роли хранительницы домашнего очага. Но во Франции постепенно набирало обороты пока еще маргинальное феминистское движение, требовавшее для женщин права голоса и права работать вне дома. В семье Луиз Эжени Александрин Мари Давид, более известной как Александра Давид-Неэль (1868–1969), столкнулись два мира: ее мать была консервативной католичкой и хотела, чтобы дочь получила традиционное воспитание, тогда как отец исповедовал левые взгляды, дружил с Виктором Гюго и участвовал в революции 1848 года. Александра часто ходила вместе с отцом на Венсенский вокзал, чтобы посмотреть на отбывающие поезда. Куда направлялись их пассажиры? Какие удивительные места их ждали? Железнодорожная сутолока пробудила в маленькой Александре жажду путешествий.

Будущая писательница родилась в 1868 году в Сен-Манде и с детства не умела держать себя в рамках, установленных для женщин ее эпохи. При первой же возможности она перелезала через ограду, отделявшую сад от улицы, и исследовала окрестности. «Бегать я научилась раньше, чем ходить», – призналась Александра годы спустя. Подпитываемая приключенческими романами любовь ко всему неизвестному подтолкнула ее к первому побегу из дома. Когда в пятнадцать лет она оказалась с семьей на каникулах в Бельгии, ей удалось объехать всю Голландию. Два года спустя она перешла через перевал Сен-Готард в Альпах, чтобы добраться до озера Лаго-Маджоре в Италии. Затем Александру отправили изучать музыку и вокал в Королевскую консерваторию Брюсселя, но ее подлинной страстью