Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

на путешественников удивительное воздействие: ваше «я» после возвращения оттуда кажется гораздо менее важным, чем до поездки. А разве не ради этого мы и отправляемся в путешествия? Чтобы понять свое место в мире и осознать, что ты – просто один из многих и не сильно отличаешься от других? В некоторых деревнях, где мы останавливались, никогда раньше не видели белого человека. Когда я – с моим огромным носом и покрасневшей от солнца кожей – здоровался с детьми, они разбегались от меня, будто от демона. Флаг Коммунистической партии Китая развевается над входом в Тибет, но не в душах тибетцев. Хотя они и подавляют в себе ненависть к захватчикам, считая, что это чувство недостойно буддистов, на душе у народа Тибета глубокая рана, и солнце не помогает ей зарубцеваться. Люди прячут фотографии далай-ламы, высланного в Индию после последнего китайского вторжения в 1959 году, и молча молятся ему. Режиму не удалось стереть воспоминания о нем, несмотря на многолетнюю ссылку и запреты. Те, кто был не в силах справляться с духовной пустотой, образовавшейся после изгнания духовного лидера, отправлялись в опасное путешествие по горам, чтобы увидеть его в Дхарамсале, где эмигранты воздвигли свой маленький Тибет. Далай-лама к тому времени превратился в знаменитость, к которой приезжали звезды Голливуда. Да и сам он без конца путешествовал по миру, как буддистская версия Иоанна Павла II. Он популяризовал свою веру, способствовал открытию новых школ по всему миру и сделал буддизм «крутым». Его образ жизни полностью соответствовал моему ви́дению независимости: «Невозможно быть счастливым, если твое счастье зависит от других». Я познакомился с далай-ламой, пребывающим в изгнании в Индии, и Реинкарнация мудрости показался мне счастливым человеком. Он постоянно смеялся и был удивительно оптимистичен, даже когда говорил о будущем Тибета, культурное наследие которого методично уничтожалось коммунистическим режимом Китая. Передо мной был лидер несуществующей и никем не признаваемой страны. Его ученики сидели по тюрьмам, тибетская система образования была уничтожена, его соотечественники превратились в преследуемое меньшинство на собственной земле. Он сам провел не одно десятилетие за пределами Тибета, бессильно наблюдая за его уничтожением. Пекин собирался самостоятельно назначить его реинкарнацию, выбрав кого-нибудь посговорчивее и попатриотичнее. Тибет бился в агонии, но далай-лама достиг того, что его душевное состояние перестало зависеть от неподконтрольных ему вещей и чужой ненависти. Он сам был хозяином своего настроения. «Когда мы меньше думаем о себе, нам легче переживать свои страдания», – сказал он мне. В результате, когда китайский лидер в очередной раз объявлял о новых репрессиях против тибетцев, далай-лама даже не испытывал желания врезать ему от души. Ведь, сделай он это, проблема бы все равно не решилась – буддизм самая прагматичная из всех религий, – но гнев омрачил бы его дух. Вместо этого далай-лама предпринимал невероятные усилия, чтобы поставить себя на место угнетателя и постараться понять его.

Я дал себе обещание попробовать жить так же, когда вернусь домой. В конце концов, мои горести были куда как ничтожнее, чем те, что у далай-ламы. Оказавшись посреди огромной пробки, я сделал глубокий вдох и сказал себе, что нет смысла злиться из-за неизбежного. Я поеду, когда дорога освободится. Не стал желать своему мадридскому главному редактору, уверенному, что Тибет находится в Африке, застрять денька на три в лифте. Спокойно, как любящий отец, отвечал на все вопросы детям, отвлекавшим меня от работы посреди чудовищного аврала. Это были дни великого смирения, мира с самим собой и единения с ближними. Целых два дня, если быть точным. А потом дух буддизма покинул меня, и, как я ни старался, мне не удалось его удержать. Спустя какое-то время я запросил новое интервью с далай-ламой. Мне хотелось задать ему другие вопросы и заодно получить еще одну дозу гармонии невозмутимости.

Но на этот раз я получил отказ.

Вернувшись из Тибета, я попытался поговорить об увиденном со своими китайскими друзьями из Пекина. Они таращили на меня глаза размером с блюдце и пожимали плечами. Складывалось впечатление, что я говорю с ними о чем-то, что происходит на Марсе. Кто-то из них отвечал, что Китай просто ведет себя так же, как европейцы в своих колониях. Или как американцы с индейцами, которых сначала практически истребили, а потом превратили в туристическую достопримечательность и стали брать на роли злодеев в кино про Дикий Запад. И в этом они, пожалуй, были правы: западная кожа груба, как у слона, когда речь заходит об ошибках собственных, и нежна, как у коралловой рыбки, когда дело касается ошибок других народов.

Тибетцы послушали далай-ламу и приняли свою судьбу со смирением, лишь изредка поднимая голову. Через несколько лет после моего интервью с Бодхисаттвой сострадания я вернулся в Тибет, чтобы рассказать о самом радикальном и необычном протесте, о котором я когда-либо слышал. Монахи и ламы сжигали себя. Десятки людей. Из Тибета приходили страшные кадры: священнослужители обливали себя керосином, поджигали и молча стояли, пока огонь пожирал их тело. Задача протеста была в том, чтобы привлечь внимание, но это сработало очень ненадолго. Большинство иностранных журналистов не писало о протестах из страха лишиться визы. Западные политики замалчивали происходящее, потому что Китай превратился в важного торгового партнера: нужно было экспортировать товары, а не принципы. Что такое несколько сгоревших монахов по сравнению с огромным растущим рынком, которому нужно все больше самолетов, посудомоечных машин и автомобилей? Я решил отправиться в Тибет освещать протесты, но армия наглухо перекрыла все подъезды туда. Мне удалось пробраться за кордоны утром на рассвете в багажнике автомобиля. Оказавшись на месте, я скрытно проехал через несколько городов и деревень, взял тайком несколько коротких импровизированных интервью, постоянно опасаясь, что меня обнаружат власти, и при первой же возможности выехал обратно. До этого я думал, что мое первое путешествие в Тибет было сложным, но теперь оно казалось мне прогулкой по Диснейленду. Думаю, Неэль могла бы мной гордиться, ведь я последовал многим ее советам из «Путешествия парижанки в Лхасу»: не задерживаться надолго в одном месте, носить незаметную одежду, не говорить больше необходимого и, самое главное, найти хорошего сопровождающего, одного из смелых ребят, готовых рискнуть жизнью, чтобы помочь репортерам рассказать истории, которые иначе никогда бы не вышли за пределы таких мест, как Тибет.

Александра Давид-Неэль не отказалась от своего намерения добраться до Лхасы. Это была уже пятая ее попытка проникнуть в Тибет, самая сложная и опасная. С самого начала Александру преследовали сомнения. «Смогу ли я одержать победу, доберусь ли до Лхасы, посмеявшись над теми, кто запрещает доступ в Тибет? – спрашивала она себя. – Арестуют ли меня по дороге, или же, потерпев окончательный крах, я найду свой конец на дне пропасти, паду от пули разбойника либо, как лесной зверь, умру от болезни под какимнибудь деревом или в пещере?»[33] Она наслаждается всей этой неопределенностью и рвется навстречу опасности. И хотя на пути Александру действительно подстерегают неожиданности и испытания, знание Гималаев помогает ей достичь цели. Она провела немало времени, изучая буддизм в монастыре соседнего королевства Сикким, где завязала отношения с местным махараджей Сидеконгом Тулку, так что могла с гордостью говорить, что была первой западной женщиной, удостоенной аудиенции тринадцатым Далай-ламой Тхуптэном Гьяцо. «Я – единственная буддистка Парижа», – сказала она Тхуптэну, пораженному тем, что женщина, да еще и иностранка, может искать просветления. Тот далай-лама был очень похож на другого, с которым я познакомился восемь десятилетий спустя: он оказался талантливым политиком и реформатором, сумевшим на протяжении некоторого времени сохранять независимость Земли богов перед напором Российской, Британской и Китайской империй. Его удача закончилась в 1904 году с вторжением индийского военного контингента Британской империи, легко совладавшего с оборванной тибетской армией, воевавшей мечами и камнями против ружей. Тхуптэн бежал в Монголию, британцы взяли Лхасу. Но уже через несколько месяцев устали от этой кампании – возможно, их доконала горная болезнь, – подписали договоры, необходимые для сохранения своего влияния в этих местах, и ушли, освободив место китайцам.

Когда Неэль пересекала Тибет, в Королевстве