Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

с бирманкой не очень хорошо сказывается на его социальном статусе. В глазах «общества» это не может быть чем-то большим, чем способ развлечься. Поэтому, как только на сцене появляется Элизабет Лакерстин, в которую он влюбляется с первого взгляда, Флори тут же забывает про Мэй. Элизабет – европейка и белая женщина. Его единственный шанс на законный брак и нормальную жизнь в этих «противоестественных» условиях. Ухаживания Флори типичны для того времени – он даже охотится на леопарда, чтобы преподнести возлюбленной его шкуру. Его чувства – чувства любого влюбленного, который смотрит на объект своей приязни сквозь розовые очки. Такое случается со всеми. Англичанин просто влюбился в собственную фантазию. Он видит в Элизабет женщину, с которой можно прожить всю жизнь на Востоке. «Он так старался развернуть перед ней Бирму во всей прелести», – пишет Оруэлл, – чтобы она узнала живущих в ней людей, прониклась ее культурой. В действительности же суженая Флори оказалась поверхностной и незамысловатой девушкой, не желавшей иметь ничего общего с «чрезвычайно пахучими туземцами»[26]. Как и большинство ее соотечественников, она предпочитала жить в замкнутом пространстве «Британского клуба». Ей нужен был достаток, а не любовь, статус, а не социальная справедливость, влиятельный муж, а не романтик с твердыми принципами. Она – яркая представительница феномена, который англичане Британского Раджа называли «рыболовецким флотом»: в те годы молодые англичанки отправлялись в колонии, чтобы поймать в свои сети муженька в этом море тестостерона. Скудная конкуренция и большой выбор страждущих душ делали эту задачу довольно несложной. И уж если вы забрались на самый край света, не дело ограничиваться мелкой рыбешкой: охотиться надо на настоящего кита.

Бедолага Флори: его ожидало сплошное разочарование.

Бирма в чем-то похожа на Элизабет: с первого взгляда она может показаться прекрасной и очаровательной, но внутри расчетлива и цинична. Тоталитаризм отравляет саму ткань общества, причем гораздо сильнее, чем сперва может показаться. Дружба, семья, любовь… все это подчиняется страху и стремлению выжить. За исключением короткого периода открытости внешнему миру, практически все время с 1962 года и до наших дней этой страной управляет военная хунта, выбравшая себе в качестве настольной книгу Оруэлла о Большом Брате. Всеми ненавидимые военные кричат о всенародной любви к правительству и предаются безудержному воровству. Те немногие деньги, что остаются в казне, идут на строительство пагод, призванных очистить их карму. В этой стране есть и свое Министерство правды, выставляющее героев, сопротивляющихся репрессиям, злодеями, а угнетателей – мудрыми руководителями народа. За каждым следят, брата заставляют доносить на брата, начальство всегда безгрешно и безупречно. Голод, наступивший за провальной кампанией по сбору урожая, одним взмахом волшебной палочки оборачивается невероятным успехом сельского хозяйства. В этом оруэлловском обществе, где достаточно одной неосторожной фразы, чтобы отправиться за решетку, и страх правит жизнью граждан, юмор – одна из немногих оставшихся отдушин. Перешучиваясь вполголоса, мьянманцы искусно высмеивают власть. «Слышал новость? Хунта выбрала презерватив новым государственным символом! Надувательства не боится, бедноты не плодит, а главное – дарит чувство полной безопасности, пока тебя имеет правительство!» Есть еще хорошая шутка про старика, который жалуется, что в его время жуликов называли по именам, а теперь – просто «чиновники». И еще одна, ее мне рассказал самый популярный комик страны Сарганар после того, как его условно-досрочно выпустили из тюрьмы:

– Ну, десять процентов от срока в тридцать четыре года я отсидел. Считай, проценты по ипотеке заплатил.

Через некоторое время его снова посадили.

Каждый раз, когда мьянманцы выходят на улицы, чтобы попытаться обрести свободу, их безжалостно подавляют: в 1988-м, в 2007-м, в 2021-м. В 2007 году, во время «шафрановой революции», я был в Янгоне и видел, как протестующих валят на землю. Тогда меня охватили разом невероятное отчаяние и неподдельное восхищение их храбростью. В моей стране целые поколения испанцев покорно мирились с диктатурой генерала Франсиско Франко, творившего свои бесчинства при постыдном соучастии выдающихся представителей нашего общества. Против выступала лишь небольшая кучка смельчаков. И только в 1975 году, когда тиран умер от старости, пришли перемены и демократия. Мьянманцы же находят в себе силы бороться, находясь под сапогом тирании, «топчущим лицо человека – вечно», как говорил Оруэлл. Как не преклоняться перед теми, кто противостоит жестокой и злой силе, – зная, что шансы на успех невелики?

Есть только одна вещь, которая нравится генералам больше власти, – деньги. Поэтому в девяностые годы прошлого века хунта, несмотря на свое нежелание дать гражданам возможность контактировать с внешним миром, начала открывать страну для туризма. Чтобы минимизировать последствия такого решения, власти оставили в силе Закон о чрезвычайных положениях 1950 года, запрещающий гражданам передавать иностранным журналистам какую-либо информацию, принимать иностранцев у себя дома и поддерживать контакты за пределами страны без предварительно полученного разрешения. Авиалинии и туристические агентства были распределены среди друзей генералов. Всех гидов, желавших сохранить работу, завербовали в информаторы органов. Такого рода мнимая открытость, когда по сути страна оставалась огромной тюрьмой для местного населения, притворяясь радушной хозяйкой для иностранцев, не могла не вызвать споров о том, насколько морально приемлемо посещать Мьянму. В путеводителе Lonely Planet напечатали целый раздел, посвященный этой теме. Мнения мьянманских диссидентов разделились. Мьянма – одна из самых красивых стран в мире. Мало того, она буквально застряла во времени: в ней по-прежнему есть места, где белого человека не видели со времен империи. Да, действительно, все доходы от туризма оседают в карманах местной элиты и идут на строительство генеральских особняков в окрестностях Мандалая, но кое-что все же перепадает гидам, таксистам, официантам и молодежи, которая, после того как диктатура закрыла университеты из опасения новых восстаний, потеряла возможность получить высшее образование и перебивается чем придется. Я всегда выступал за туризм, потому что генералы будут грабить страну в любом случае, вне зависимости от того, приедут в нее туристы или нет. При этом контакт с внешним миром безусловно имеет и положительные стороны: местное население сможет узнать, что такое либеральные демократии, а иностранцы вернутся домой, увидев своими глазами ужасающие подробности того, как обстоят дела со свободой в этой экзотической азиатской стране. Впрочем, на последнее особо рассчитывать не приходилось: мьянманская диктатура незаметна постороннему глазу. Военных на улицах практически не видать, а обычные люди настолько привыкли никому не доверять, что искусно прячут свой страх. Сапог диктатуры по-прежнему «топчет лицо», но генералы оказались достаточно умны, чтобы делать это, не оставляя явных шрамов.

Со временем режим расширил перечень мест, открытых для посещения иностранцами, уделив основное внимание туру в Мандалай, на озеро Инле и в Паган, – те места, которые произвели на меня наибольшее впечатление. Познакомившись с ними, я испытал нечто схожее с тем, что пережил Сомерсет Моэм, увидев храмы Ангкора. Вдоль огромной эспланады первой столицы королевства раскинулось без малого четыре тысячи храмов и пагод. Тогда еще туристам не предлагали подняться на воздушном шаре, чтобы посмотреть на храмы сверху, и я видел только бесконечные верхушки пагод – до самого горизонта. Вокруг меня не было ни души, стояла абсолютная тишина. И все это принадлежало одному мне, пока я оставался там и пока темная ночь не скрыла от глаз это свидетельство величия человеческого духа. Как вышло, что страна, способная создать такое чудо, не может содержать даже школы и больницы и заканчивает свои дни в агонии? У подножий храмов околачивались босоногие дети – живое воплощение упадка Мьянмы. То и дело они подбегали ко мне с протянутой рукой. Что я мог дать им? Деньги? Обувь?

– Мистер, мистер… У вас есть бумага и карандаш? – спросил меня один из них.

Я отдал ему свой репортерский блокнот и ручку. Все равно я их постоянно где-то теряю. Потом он начал спрашивать у меня слова на английском, чтобы записать их. Когда-нибудь, если он выучит достаточно слов, он сможет показывать красоты своей страны иностранцам. И прятать от них ее уродливую сторону, которую контролирует вездесущий Большой Брат.

Открытие страны для туристов обернулось удачей для Катхи, где разворачивалось действие «Дней в Бирме». Туда