Русский Порт-Артур в 1904 году. История военной повседневности - Александр Владимирович Лысёв

бесценное качество, что от нее можно быть пьяным подряд двое суток, стоит только на другой день выпить холодной воды», – описывал действие этого зелья А.В. Верещагин[108]. Для поддержания порядка на улицах города при довольно часто случавшихся неумеренных возлияниях и для регламентации поведения нижних чинов в увольнении кроме полиции существовали морские и армейские патрули. Им, в частности, предписывалось прекращать «драки и бесчинства нетрезвых»[109]. Досуг военных в Порт-Артуре нередко был связан с употреблением алкогольных напитков. Говоря о нижних чинах на Дальнем Востоке, контр-адмирал Н.А. Гаупт в своей докладной записке от 24 мая 1903 г. писал: «они <…> проводят свое время по кабакам и другим вертепам, гибельным для них не только потому, что они расстраивают их здоровье и опустошают карманы, но еще более по своему растлевающему влиянию на души»[110]. Даже китайцы-предприниматели на работу предпочитали брать своих соотечественников, а не русских. Наблюдавший такие случаи писатель Г.Т. Муров частично объясняет отказы китайцев следующим образом: «Везде манзы да манзенки, “а вашего брата – пьяниц, говорят, и даром не надо”»[111].

Другой «растлевающей душу» (выражаясь терминологией Н.А. Гаупта) реалией порт-артурского быта была проституция. Учитывая скопление в городе (тем более, портовом) большого числа мужчин – военных, моряков, чиновников, коммерсантов, командировочных, просто приезжих, – подавляющее большинство из которых было либо холостыми, либо оставившими семьи далеко в России, становится понятным, что проституции в Порт-Артуре просто не могло не быть. Как известно, Николай I окончательно разрешил вопрос о проституции, признав ее терпимой в России. В результате дома терпимости возникли во всех более или менее крупных городах Российской империи. Не был в этом смысле исключением и Порт-Артур.

Как отмечал исследователь вопроса, врач М.И. Кузнецов, «внебрачные половые связи являются просто или реакцией самой природы, или последствием особых условий жизни»[112]. Думается, термин «особые условия жизни» вполне подходит для стремительно развивавшегося русского Порт-Артура, находившегося на окраинах империи. По свидетельству очевидца, «к числу зол, терпимых в Порт-Артуре, как и везде, относится присутствие здесь <…> “жертв общественного темперамента”». Причем среди порт-артурских проституток существовала своя классификация в зависимости от общественного положения тех, кто пользовался их услугами. Офицеры, чиновники, коммерсанты предпочитали женщин европейского либо американского происхождения. Из их числа многие брали себе содержанок. Большой популярностью пользовались японки. «О последних надо сказать, – подмечал Г. Козьмин, – что юркие сыны Страны восходящего солнца охотно снабжают русскую колонию представительницами прекрасного пола своей родины, и японок в Порт-Артуре, занимающихся известной профессией, больше, чем таких же китаянок»[113]. Такая ситуация была характерна вплоть до начала военных действий. Б.М. Лобач-Жученко, описывая довоенный Порт-Артур, констатировал: «Контингент проституток “для простого народа” [нижних чинов армии и флота, мелких торговцев, ремесленников, рабочих, лавочников. – А.Л.] пополняется исключительно женщинами желтой расы [причем китаянками. – А.Л.],так как “белые” по карману только “господам”»[114].

Французский военный врач А. Марво обращал внимание на следующий факт: «Солдат благодаря своему возрасту <…> развлечениям гарнизонной жизни и, наконец, своему безбрачию, которое является почти неизбежным следствием военной жизни, представляется особенно предрасположенным к венерическим болезням»[115].

Для предотвращения подобных заболеваний были учреждены врачебно-полицейские комитеты. Они контролировали дома терпимости. Кроме того, в домах терпимости низшего разряда были введены особые билеты, наподобие контрамарок. Билеты эти выдавались каждому посетителю заведения, особенно солдатам. На таком билете указывался номер женщины по списку. В случае заражения ее можно было легко выявить[116]. Врачи и полиция требовали обязательной выдачи виновниц. Однако, по данным генерал-лейтенанта этнографа А.Ф. Риттиха, из чувства стыдливости даже солдаты не всегда выдавали таких женщин, не говоря уже об офицерах. В своей работе Риттих отмечает: «Относительно молодых офицеров, холостых, мы обязаны <…> обратить внимание на тот их бич, который <…> отнимает у нас <…> здоровых людей. Мы говорим о подверженности молодежи секретным болезням, в чем собственно их лично не следует винить за их молодость»[117].

Но в целом вопрос относительно вышеупомянутых услуг стоял в Порт-Артуре под контролем властей. По городской статистике, число женщин всех национальностей, явно занимавшихся древнейшей профессией, определялось в несколько сотен.

Служба на отдаленной окраине, вдалеке от родных мест и привычных пейзажей, на многих действовала угнетающе. Отчасти в этом следует искать причину обостренного проявления всех чувств и эмоций русского военно-морского и гражданского элементов в Порт-Артуре. Ресторанная жизнь, уличная толчея, торопливое и подчеркнутое наполнение города русским содержанием помимо получения материальных благ, его благоустройства преследовали еще одну цель. Думается, эта цель заключалась в создании некоего психологического комфорта проживания. Ибо город – не только дома, улицы, заведения и учреждения. Для города важно самоощущение самих проживающих в нем людей среди всех этих построек. Только тогда можно назвать город европейским, русским. К Порт-Артуру образца начала 1904 г., безусловно, подходят эти два определения. Но в ощущениях его жителей нередко сквозила некоторая напряженность. Д.И. Шрейдер, путешествовавший по Дальнему Востоку в начале 1890-х гг., нашел этой напряженной угнетенности такое определение: «Тоска по родине – это яд, отравляющий здесь, на окраине, все существование». Опираясь на данные статистики, он отмечает, что процент самоубийств на Дальнем Востоке чрезвычайно велик, гораздо выше, чем в среднем по России в то время. Именно в этой тоске, оторванности от дома видит Шрейдер причину обострения чувств и эмоций. «Чисто стихийное пьянство, сумасшествие или самоубийство являются лишь неизбежными последними актами ее»[118]. С этим выводом можно согласиться вполне.

По всей видимости, в состоянии такой ностальгической апатии и родились игры, широко распространившиеся на рубеже XIX–XX вв. на Дальнем Востоке и в Порт-Артуре. Некоторые из них поражают пренебрежением к собственной жизни и здоровью. Примером может служить популярная в офицерских кругах «игра в тигра». По жребию или уговору кто-либо из компании оказывался «тигром». Его товарищи вооружались револьверами, и вся компания переходила в темное помещение, откуда выносилась вся мебель. «Стреляли, – пишет Шрейдер, – по шороху <…> [“тигр”], сняв сапоги <…> в одних лишь чулках пробирался по стенам… Стрелять можно было лишь “тигру” под ноги: в худшем случае, нога пострадает [в задачу “тигра” входило пробраться под обстрелом через все помещение. – А.Л.]»[119].

Под стать «тигру» было развлечение преимущественно молодых морских офицеров. О нем повествует морской офицер В.Н. Давидович-Нащинский. К деревянному настилу мостовой Порт-Артура прибивалась монета. Желающий поднять ее нагибался, и в этот момент над ним из раскрытого окна раздавался залп из револьверов. После чего великолепно воспитанные вчерашние гардемарины, нынешние мичманы, хором орали ошалевшему прохожему: «Не ты положил, не тебе и брать». Процедура могла повторяться не один раз