По волчьим тропам - Макар Трофимович Последович

растрогал Суконку. Он помнил эти деревья еще с детства, когда приходил сюда с шумной компанией сверстников по грибы или ягоды. Ему казалось, что те же самые синицы порхают и теперь, тот же дятел постукивает по сухому дереву. Люди по-прежнему ходят спокойно по тому самому полю, пашут, сеют, косят, в праздничные дни идут друг к другу в гости, гуляют на вечеринках, свадьбах, родинах, где, выпив чарку, вспоминают то, что навсегда ушло от них вместе с оккупацией.

А почему он, Суконка, должен прятаться от тех, с кем когда-то вместе бегал в этот лес, свистел и аукал во все горло? Почему он должен, как собака, подбирать чужие объедки? Ходить на поле красть чужой картофель, чтобы выжить?

И все из-за того, что пошел на службу к гитлеровцам, помогал им строить «новый европейский порядок», от которого целые деревни убегали в леса, как от чумы. Теперь прилетел из-за границы «спадар». Говорит те же слова, что говорили немецкие «спадары». Правда, этот ругает немцев за то, что не удержались и удрали отсюда, хвалит американцев. Они, дескать, помогут ввести в Белоруссии «американский образ жизни». Суконка, как ратник бэнээр, получит после победы над Советской властью богатый хутор или прибыльную должность. То же, что сулил и Гитлер, если они, «гончаки» и «стремголовцы», будут хорошо ловить подпольщиков и партизан, безжалостно уничтожать их семьи. И у тех, и у этих, приславших сюда этого сопляка «Чечетку», песня одна и та же: жечь, грабить, убивать. И слова, чтоб вы сами сгорели, повытаскивали из каких-то старых чулок: «ратник», «спадар»… Тошнить начинает от всего этого… Нашли дураков!

Злой на весь свет, Суконка выжал брюки, выкрутил портянки и натянул сапоги. Надо скорее добираться до своего логова. Постояв с минуту и не заметив ничего подозрительного, Суконка двинулся в путь.

На старом месте он никого не нашел. Должно быть, Тхорик рассказал о встрече с Орлюком, и Черный Фомка решил перебраться в более укромное место. Суконка обошел всю Волчью гряду, но никто не окликнул его. Солнце уже повернуло к закату, когда наконец перед ним, будто вынырнув из-под земли, появились Слуцкий и Борисовский, возвращавшиеся из поездки в Гродно.

— Что вы ищете здесь, спадар ратник? — строгим голосом спросил Слуцкий. — Почему шляетесь один далеко от базы? Разве не было приказа о том, что, кроме меня, спадара Борисовского и капитана Пикулича, никому не разрешается выходить за границы лагеря в одиночку?

— Так ведь лагеря нет.

— Как нет? Что вы, бредите?

— Лагерь разбежался, спадар полковник. В нас стрелял Орлюк.

Мокрые, все в болотной грязи брюки и стеганка Суконки подтверждали неприятную для «спадара» новость. Он опустил правую руку в карман и настороженно оглянулся.

— Орлюк был один?

— Один, спадар полковник.

Суконка рассказал о том, что произошло на картофельном поле. Подбородок и губы «командующего» стали жесткими.

— А где вы девали Тхорика?

— Он бросился в кусты раньше меня, спадар…

— Плохие из вас ратники, если вы бросаете друг друга! — зло сверкнув глазами, крикнул Слуцкий. — Вместо дружного союза и совместной борьбы за наше общее дело каждый заботится только о том, чтобы спастись самому. Разве могут наши союзники за границей надеяться на такое войско? Приказываю вам, спадар ратник, немедленно отыскать капитана Пикулича и доложить мне. Мы будем ждать его на Зеленой кругловине.

Зеленой кругловиной назывался небольшой островок на моховом болоте, заросший молодым дубняком и орешником. Тут бывшими полицаями была вырыта и хорошо замаскирована небольшая землянка, в которой они отсиживались в непогожие и холодные дни.

Слуцкий, а вслед за ним и Борисовский, соблюдая все меры предосторожности, пробрались к тайной землянке. Отгребли старые слежалые листья от низкого дубового пня и отвернули его в сторону.

Один за другим они спустились через круглое отверстие в темную и влажную глубину старой землянки. Слуцкий торопливо достал из кармана и зажег электрический фонарик. Добытые во время налета на Вязынскую типографию шрифты, набранное и сверстанное много дней назад воззвание «К истинным белорусам» были на месте. Эту листовку не могли напечатать, потому что, как выяснилось в последнюю минуту, Слуцкий забыл захватить в типографии валик. На сколоченных из сосновых жердей нарах лежала бумага, стояла жестянка с краской.

Борисовский тоже щелкнул фонариком, повел узким лучиком по заплесневелым стенам. В одном углу стояли две ржавые лопаты, круглый бидон, видно, с керосином, валялась пара изношенных до основания резиновых сапог. На нарах, кроме бумаги и краски, были свалены старые тулупы и рвань — остатки серых немецких шинелей.

Слуцкий подошел к этой куче, отвернул ее в сторону и поднял крышку низенького широкого ящика. Борисовский увидел множество стеклянных и пластмассовых баночек и ампул, в каких обычно хранятся лекарства.

— Тут, спадар Борисовский, все в порядке, — закрыв и опять забросав тряпками ящик, проговорил Слуцкий. — Меня теперь беспокоит только этот Орлюк. Вы сами видели, что он слишком часто начал наведываться в лес. И один, и с колхозниками. Правда, они ходят как будто на тетеревов. А что, если это маскировка? Может, они выслеживают нас? И вот дошло уже до того, что он подкараулил наших ратников на картошке. Конечно, если бы мы не ездили в Гродно, то не позволили бы им засветло вылезать из лесу… Наш спадар президент даже не представляет там, в Париже, как трудно создавать здесь освободительное войско. Я даже не уверен, доходят ли до Рады мои сообщения. В последнем письме из Гродно я просил, чтобы мне прислали радиста и кое-какое обмундирование…

Они выбрались на свежий воздух, водрузили на место пень, присыпали его листьями. Борисовский делал все быстро, и Слуцкий не скрывал удовлетворения от того, что ему удалось завербовать хоть одного настоящего ратника. Черный Фомка начал даже завидовать новенькому, который стал первым доверенным лицом у командующего. Слуцкий часто шептался с ним о каких-то секретных делах…

Между тем Черный Фомка все еще не появлялся на Зеленой кругловине. Слуцкий то садился на пень, то вставал и обходил островок.

— Сегодня нам надо встретиться с дядькой Жибуртом. Он все-таки больше, чем кто-нибудь другой, содействует нашему делу. Поездку в Вильно придется, видимо, отложить.

— А может, туда и вовсе не стоит ездить? — спросил Борисовский.

— Как не стоит, если это приказ Рогули? — удивился Слуцкий. — Он мне сказал, что между белорусскими и литовскими деятелями и по сей день идут споры, кому должно принадлежать Вильно: литовцам или белорусам? Спадар Абрамчик обещает забрать Вильно себе, если там проживает меньше литовцев, чем белорусов, и отдать его литовцам, если там их больше. Мне надо разведать все