Сказки весеннего дождя. Повесть Западных гор - Уэда Акинари

решившую расстаться с жизнью, – проговорил он. – Как это прискорбно, как печально… – И, взойдя на нос лодки, он звучным и чистым голосом десятикратно сотворил молитву.

Мияги благоговейно повторяла вслед за ним слова молитвы и, когда замерло у нее на устах последнее слово, бросилась в волны.

– Веруй в благодатную силу молитвы! И достигнет твой дух просветления! – прокричал святейший Хонэн вслед исчезнувшей под водою Мияги и удалился под навес.

В этот миг поднялась приливная волна, и лодку с Хонэном быстро отнесло от берега.

Перепуганные служанки поспешили к хозяину рассказать о случившемся. Хозяин заплатил лодочникам, те прыгнули в воду и вытащили на берег тело утопленницы. Мост, куда волны прибили несчастную, с той поры так и прозвали Мостом Мияги.

Останки погибшей девы любви положили в гроб и схоронили у подножия холма, среди поля. Надгробный камень на могиле Мияги – память о преданьях минувших дней – высится там и ныне.

Несколько лет назад я, увлекшись изысканиями[170], оказался в деревне Касима, что на южном берегу реки Кандзаки, и провел там три года в полном уединении, поселившись в маленькой хижине. Прознав о могиле Мияги, я решил отыскать ее и, расспросив местных жителей, однажды пришел к холму. Надгробный столбик был шириною в раскрытый веер, а могила имела вид самый плачевный. Но это зрелище тронуло меня до глубины души. В память о Мияги я сложил стихотворение:

Летней цикады

Хрупкая оболочка —

Сколь преходяща

Жизни сей быстротечность!

В этой юдоли

Странствуем мы с рожденья,

Но так несхожи

Наши пути земные!..

Малым дитятей

Батюшку потеряла;

С матушкой милой

Разлучили злодеи ее —

Неисчислимы

Горести этой жизни.

Воле недоброй

Безропотно повинуясь,

Девичью гордость

Утратила безвозвратно —

И ночь за ночью

На кораблях случайных —

О поруганье! —

В гавани проводила.

К каждому ложу,

Словно жемчуг – трава морская,

Льнула послушно…

Где искать утешенья?

Стоило ль ей

В мир жестокий родиться,

К жизни презренной?

В злой тоске и кручине

Долгие годы

Дни и ночи она влачила,

Горько стеная.

О, как жизнь безысходна…

Только однажды

В час вечерний, закатный,

Волны речные

Стали ей изголовьем —

И колыхались,

Словно жемчуг-трава морская,

Черные пряди…

Средь равнины широкой,

В травах высоких

Положили ее в могилу…

Имя той девы,

Столь бесславно почившей,

В песнях воспето,

Не забыто оно поныне.

В росах прохладных

Меж буйных трав затерялся

Камень могильный…

Кто придет заросшей тропою

Возложить к нему приношенье?

Так сложил я, совершив приношенье на могилу Мияги.

…Слыхал я, что теперь уж и следа не осталось от той могилы. Однако стихи я сложил лет тридцать назад.

Славословие поэзии

Перевод И. Мельниковой

Вот стихотворение Ямабэ но Акахито:

В бухте Вака-но-Ура

Поднимается прилив,

Отмель укрывая.

В камыши на берегу

С криком журавли летят[171].

Говорят, что это стихотворение и еще одно – про «туманную дымку», которое сочинил Хитомаро, для всех японских песен – точно мать с отцом[172].

В те времена правил государь Сёму, а в стране Цукуси поднял мятеж Фудзивара Хироцугу, и, опасаясь его сторонников в столице, император под предлогом «объезда провинций» посетил Ига, Исэ, Сима, Овари, Микава и Мино. В уезде Ига провинции Исэ, у залива Ага, император сложил такое стихотворение:

Тоскуя о любимой,

Гляжу окрест:

Вот соснами поросший берег Ага,

И к отмелям, отливом обнаженным,

Курлыча, полетели журавли[173].

Во время объезда провинций императора тщательно охраняли, его приближенные нередко продвигались первыми, чтобы все разведать. Один из них, Такэти Курохито, осматривал бухту в уезде Аюти провинции Овари и сложил стихотворение:

Туда, в Сакурата,

Журавли улетают, курлыча.

В бухту Аюти,

Где отмель отлив обнажил,

Журавли улетают, курлыча[174].

Оба поэта, Акахито и Курохито, служили одному и тому же государю, но это не значит, что их стихотворения повторяют слова из песни императора. В древности люди просто выражали словами то, что было у них перед глазами, они и не думали, что кто-то уже об этом написал, слагали как сложится. Свое стихотворение Акахито сочинил, когда сопровождал государя в его объезде провинции Кии. Никто не поставит ему в упрек то, что в его строках те же слова, что и у государя, ведь он слагал их при виде тех же гор в бухте, тех же трав и тех же журавлей. Наверное, ему казалось, что увиденное невозможно было бы запечатлеть на картине, и свое восхищение он выразил в стихах.

В сборнике «Манъёсю» есть еще стихотворение неизвестного автора:

В бухте Нанива

Отлив уносит воды.

Вдаль гляжу,

Как к острову Авадзи

Журавли, курлыча, улетают[175].

Эти стихи о том же. В древности люди были прямодушны, они выражали свои чувства, а не заимствовали чужие слова. Стихи их шли от сердца, а ведь очертания бухты, цвет деревьев и трав, крики птиц – это не меняется. И надо искренне писать о том, что волнует сердце. Вот это и есть истинный путь поэзии, путь японской песни.

Ханкай

Перевод И. Мельниковой

1

Может, нынче, а может, прежде то было. Рассказывают, что в провинции Хоки на горе Тайти-Дайгонгэн[176] обитало гневливое божество: ночью – понятное дело, но и днем после часа Обезьяны[177] с горы уходили даже монахи. Те же из них, кто должен был совершать службу, в молитвах до утра не смыкали глаз.

В деревне у подножья горы был трактир, где каждый вечер собирались молодые беспутники и развлекались тем, что выпивали, картежничали да дрались. Нынче лил дождь, в поле и в лесу работа встала, и они потянулись в трактир уже с полудня.

В компании шли бесконечные разговоры, и один парень хвастал своей силой. Он всем уже