Сказки весеннего дождя. Повесть Западных гор - Уэда Акинари

С горы спустились как на крыльях. Была еще темная ночь, когда они прибежали на берег моря.

– Эй, волны белые![184] Вы у берега?

Кто-то ему отозвался, и к берегу подошла лодка с навесом из камышовой соломы. Из нее вышли двое и спросили:

– Как ночь прошла?

– Хорошего парня нашел, и добыча хорошая. Это надо отпраздновать.

– Ну-ну. Мы тут наловили кой-чего на закуску. – И они тонко напластали сырую макрель и окуня.

Новичок заявил:

– Я зовусь Ханкай. Отныне считайте меня кровным братом.

Он опрокинул подряд две или три чарки, а потом с довольным видом запустил пятерню в свои спутанные волосы.

– Судьба же нам была с ним повстречаться! – Даже разбойники дивились, сколько он ел и пил.

А Ханкай на это:

– Я ведь до сих пор не знаю имени нашего главаря…

В ответ он услышал:

– Меня зовут Мурагумо. Когда-то я занимался борьбой сумо. За драку был наказан – хоть и невелика вина, но присудили высылку. Возвращаться в родную деревню в глуши было тоскливо – я стал жить разбоем, бродяжничал. За эти три года я пожил в горах, поплавал по морю… Отнимать у людей их добро оказалось очень легко. Я не бывал на востоке страны, а здесь, в этом море, обошел все берега – был в Санъё, во всех девяти краях острова Кюсю, а также в Иё, Тоса и Сануки[185], – властям же в руки не давался. Мы сейчас в провинции Иё. Здесь не на что истратить нашу добычу, эту тысячу золотых. Отправимся в Нигитадзу[186], на горячие источники, там и отдохнем до весны. Там хорошее вино, вкусная морская снедь…

Когда рассвело, они пристали к берегу.

– Вы, двое, выждите пару дней и плывите на ту сторону залива, побудете там до весны, чтобы никто вас не опознал. Денег вам дам, не вздумайте воровать! Прикиньтесь торговцами и ждите, пока я не появлюсь в гавани Сикама. – С этими словами главарь разделил добычу и отправил лодку. Дал он сто золотых рё и Ханкаю.

В Нигитадзу Ханкая и Мурагумо спросили:

– Откуда вы и что за люди?

Они отвечали:

– Мы здесь, чтобы пройти по следам великого учителя Кобо Дайси[187]. Только вот, пока стоят холода, побудем на горячих источниках. А потом двинемся.

«Да, и святого Кобо Дайси порой славят такие, что дела бы с ними не стоило иметь…» – подумал хозяин гостиницы, но все же пустил их на несколько дней.

Ханкай – имя громкое. Если бы всплыли прежние дела, его схватили бы в любом месте, куда ни пойди. Он подумал, не прикинуться ли монахом.

На вершине близлежащей горы был храм, и Ханкай пошел посмотреть, кто там есть. Там жил старый согбенный монах. Едва слышным голосом он шелестел свое «Наму Дайси».

Ханкай ему рассказал такую историю:

– Сам я из столицы. Вместе с матушкой совершал паломничество к храмам острова Сикоку. Вчера мы плыли на корабле, да матушка оступилась и упала в море. Я стал звать на помощь, но корабельщики сказали, что дно в тех местах глубоко и водится там чудище-рыба по прозванию вани, что пожирает людей. Матушку она, наверное, уже проглотила, так что сделать, мол, ничего нельзя. Я хорошенько подумал: отца у меня нет, а старший брат строгий, если вернусь домой без матери, он меня выгонит. Сын, не знающий никакого ремесла, идет в монахи – вот я и подумал все же пройти по местам вероучителя Кобо Дайси на острове Сикоку, а потом пуститься в странствие по всем шестидесяти шести провинциям нашей страны. Мои волосы лишь докучают мне – отрежьте их! И дайте мне какую-нибудь старую рясу… – Ханкай протянул священнику один золотой из тех ста, что дал ему Мурагумо.

Священник, который никогда не знал иного золота, кроме желтых весенних цветов, принял столь почтительно поднесенный дар и сказал: «Приступим к посвящению в таинства закона». Но Ханкай возразил, что с него довольно повторять: «Наму Дайси Хэндзё Конго»[188], – мол, остальное слишком нудно, – и, сложив ладони, заблажил во весь голос. Когда ему обрили голову, он очень обрадовался, что голове стало легко. Затем его облачили в дырявую рясу мышиного цвета, которую откуда-то достал священник. Хоть и временное это было одеяние, но уж очень тесное, руки едва продевались в рукава. Однако Ханкай сердечно за него поблагодарил и, покинув храм, вернулся в гостиницу на источниках. Он очень спешил, ведь Мурагумо его, наверное, заждался.

А Мурагумо, как увидел его, закричал:

– Ну и ну! Знатный монашек получился! Только я тебе куплю другое платье. – Он посоветовался с хозяином и заказал Ханкаю такую же серую рясу, но пошире.

– Теперь по росту, да только ты народ перепугаешь. Уж в дороге-то держись бочком, сожмись комочком… Надо еще тебе сундук для сутр купить!

– Не надо. Что мне туда класть? А Будда со мной. Дайси Хэндзё Конго!

Посмеявшись, Мурагумо сказал:

– Ладно, не вечно нам здесь сидеть. – И, наняв судно, они поплыли в землю Харима, что по ту сторону залива.

– В Сикаме у меня тетка, сначала к ней, – сказал Мурагумо.

И вот они уже заходят в ворота:

– Как, тетушка, живешь?

– Тебя долго не было, у меня и рис, и денежки повывелись. Давай гостинцев, да побогаче. – Тетка вскочила на ноги и побежала за вином.

Дней двадцать они жили тут.

«Я еще не бывал на востоке страны, пойду погляжу», – надумал Ханкай и, забросив на спину узелок, надел широкую шляпу странника, подоткнул повыше тесный наряд и стал прощаться.

– На горной дороге к востоку от столицы есть деревня Осакаяма, там в каждом доме рисуют и продают картины[189]. На одной из них демон с молитвенным колокольцем распевает «Наму Амида». Ну вылитый ты! – рассмеялся Мурагумо, и прощание вышло веселым.

Если под хмельком после пирушки выйти на большой тракт, люди могут приметить и что-то заподозрить, поэтому Ханкай решил держать путь через горы. Шел он да шел и вышел на голую равнину, а уже смеркалось. Попроситься бы на ночлег, да некуда. Но вот наконец какая-то хижина:

– Пустите на одну ночь!

Хоть и страшным казался этот монах, а может, и разбойник, но брать в доме было нечего, потому в ответ донеслось:

– Заходите! Завтра поминальный день по мужу-покойнику, так сын пошел к Храму Всех Богов купить рису. Почитаете у нас сутру, поставите на алтарь жертвенную трапезу…

Ханкай с