Сказки весеннего дождя. Повесть Западных гор - Уэда Акинари

– Тепло возле жаровни!

– Есть у нас нечего, подождите, пока сын вернется, – сказала хозяйка и предложила сваренный в соленой воде батат.

– Что ж, набьем живот хоть этим. – И Ханкай принялся уминать все, что ему подали, только и повторял: – Вкусно, вкусно!

Тут как раз зашел человек, который назвался соседом: мол, дом его напротив, через реку Таникава. С ним был еще торговец.

– Ваш сын вернулся? Вот – торговый человек, ради меня сюда ездит. Я рассказал ему, что у вас есть эти желтенькие штучки, золото вроде… А он пояснил, что настоящее золото редкость, но есть еще сусальное… Сусальное золото якобы продают в Осаке весной на праздник Эбису, а еще в Киото, в храме Курама, в первый день Тигра[190]. Это все подделка, и ваше золото тоже надо хорошенько рассмотреть. Ради этого мы отложили палочки для еды и прямо от ужина пришли к вам, – рассказал сосед.

– Золото? Куда же сын его положил… Может, отдал кому-нибудь, раз оно ничего не стоит… – Пока старуха искала, пришел сын с мешком риса на спине.

– Я позвала к нам священника. Давай-ка сделаем поминки и угостим его. Помой рис, я сварю.

Разводя огонь, она продолжала:

– Покажи гостям те желтые штуковины. К соседу купец приехал, он уж давно здесь дожидается.

– Ну, вот они. – И сын достал из-за алтаря сверток в рваной бумаге. В прорехах что-то поблескивало – это было самородное золото.

Монах поглядел на торговца так пристально, что тот побоялся солгать:

– Золото настоящее. Могу дать за него две связки денег. Если рисом, то сейчас у меня нет при себе. Могу сходить на рынок у храмовых ворот – на три мерки риса обменяю.

Ханкаю это опротивело:

– Деньги и у меня есть. Я побродил по стране, знаю цены, что и почем. За это золото следует давать не меньше одного коку риса, а если деньгами, так семь кан.

Натолкнувшись на такое препятствие, торговец не нашелся с ответом, а лишь пробормотал: «Кроме как на свои товары, я цен не знаю…» – и выскочил вон.

– Этот торговец хоть и не вор, а не будь меня, ограбил бы вас. Нельзя показывать людям золото! Возьмите-ка лучше с меня золотой за ночлег.

С этими словами Ханкай протянул деньги.

Те монеты, что были из его ста рё, потускнели от употребления, а самородки и в этой бедной хижине блестели так, что резало глаза.

– Завтра опять приготовим рис и батата наварим для монаха. Всего за одну ночь дал золотой!

Здесь, в стороне от людских поселений, они все еще жили как при императоре Фу Си[191].

Некий дровосек, проснувшийся еще до рассвета, проходил мимо дома и услышал, как Ханкай зычно распевает свое «Наму Дайси». Он решил взглянуть.

– Уж не демон ли влез в эту хибару? Такой страшный рев! Монах, да какой видный! Надо позвать его помянуть родителя. – Сказал так и пошел себе дальше.

А Ханкай после такой удивительной ночи тоже засобирался в дорогу. Прощались с ним горячо:

– Приходите к нам опять! А мы уж припасем морской травы из бухты Акаси, и грибов, и соевого творога – всего купим на рынке возле Храма Всех Богов[192].

Ханкай лишь кивнул в ответ и вышел вон. Скорый на ногу, он миновал равнины и горы и в тот же день к вечеру пришел в Наниву. Ханкай слышал, что Нанива – главный в Японии порт, сюда приходят корабли отовсюду. Кто-нибудь мог и узнать его, поэтому он не стал проситься на ночлег, а уснул прямо среди поля под воротами храма.

Его разбудило пение птиц. Тогда он снова надел свою широкую соломенную шляпу, взял посох и, стараясь держаться незаметно, пошел через торговые кварталы.

Однако толкотня и суматоха и тут грозили опасностью. Он не смог полюбоваться ни храмом Сумиёси, ни святилищем Тэннодзи и, миновав провинции Кавати, Идзуми и Ки, едва взглянув на красоты края Ямато, пришел в столицу Киото. Здесь было не так шумно, как в Наниве, но глаз чужих хватало, и он решил в эту зиму затвориться среди снегов Микоси[193], а весной обойти восточные провинции.

Когда странствуешь подобным образом, торопиться некуда, но его душа все время была в смятении. Скользнув взглядом по глади озера Бива, которое тянулось справа, он двинулся попытать счастья в Микоси.

2

Спросив дорогу к морю, к бухте Цуруга[194], Ханкай решил, что ночь, как говорится, «дивная», и посему этой же ночью пошел через перевал Арати, служивший границей двух провинций.

Там на большом камне сидел какой-то коротышка, который его окликнул:

– Эй, монах! Куда идешь? Кажется, в твоем мешке что-то есть? Дай на вино!

За спиной Ханкая тоже уже стоял человек – этот вцепился в его заплечный сундучок.

– Да у этого монаха денег полно! – Весь вид незнакомца говорил: просто так не уйдешь!

Ханкай опустил на землю сундучок:

– Денег у меня хватает. Хочешь взять – бери! – и присел слева от скалы, достал кремень, закурил.

– Монах-то храбрый парень! – заметил человек, пересчитывая деньги в сундучке. Там оказалось восемьдесят рё.

– Бери, бери! Да разделите их честно! Я часто дарю деткам цветочки… – хохотал Ханкай.

– Вот мерзавец! – крикнул один из парочки и попытался пнуть Ханкая, но тут же был опрокинут навзничь.

Второй схватил Ханкая за руку, но Ханкай сгреб его и прижал к себе, как грудного.

– Воровать собрались? Это с вашей-то сноровкой! Сколько же вы протянете? Идите лучше ко мне на службу. Столько денег, как теперь у меня, всегда сможете иметь. Ты, малыш, как маленькая обезьянка, я буду звать тебя Мартышка. Ну а ты нынче ночью, что тот котелок, который при ясной луне сел на гвоздь. Да еще морда у тебя такая… Ты будешь Луна. Есть у меня одна задумка, поэтому зиму проведу, затворившись среди снегов, отдохну. Давайте ведите меня куда-нибудь в хорошее место.

Поскольку они уже находились в Каге[195], напарники предложили:

– В местечке Яманака, на горячих источниках, люди гостят до самой весны. Можно пожить там, полюбоваться снегом…

Они проводили его в гостиницу, и все втроем там поселились. Хозяин знал, что двое воры, но, удостоверившись, что монаха они слушают, точно дети, пустил их. Вид монаха внушал доверие, такой не позволит озорничать.

А снег шел каждый день. «Ну и метет же нынче!» – говорили постояльцы. У одного священника из