Сказки весеннего дождя. Повесть Западных гор - Уэда Акинари

Ханкаю тоже было грустно.

– Теперь я один – не пойду на самый север, а двинусь в Эдо, чтобы развеяться…

Они поклялись когда-нибудь встретиться снова и разошлись.

В Эдо Ханкай, по обыкновению, опасался таких мест, где собиралось много людей. Как-то, когда сеял редкий дождь, он попробовал было сходить в храм Асакуса, но и в дождливый день там было не безлюдно. Он надвинул пониже плетенную из соломы шляпу и зашел в винную лавку. Допьяна, однако, напиваться не стал, а направился к Вратам Грома – главному входу в храм. Там отчего-то собралась толпа, из уст в уста летело: «Воры, воры!» Он подумал, не Мартышка ли с Луной попали в беду? И пошел взглянуть.

И точно – они, у обоих руки в крови, вовсю отбиваются мечами. Пятеро или шестеро молодых самураев окружили их, однако каждый из самураев тоже был уже отмечен раной. Отовсюду, даже из храма, бежали сюда торговые люди, мужчины с палками, все они сгрудились вокруг. «Так не годится, надо им помочь», – подумал Ханкай и, раздвинув толпу, с невозмутимым видом спросил:

– Что за стычка?

– Эти воришки напились, и их застали, когда они шарили за пазухой у молодого самурая, чтобы что-то стянуть. Самурай сказал, что отведет их в усадьбу своего господина и там накажет. Эти попытались сбежать и лезвием меча поранили самурая. Ну, самураи эти – все вместе были, вот теперь и бьются, уже каждый получил рану.

– Ах вот что! – И Ханкай протиснулся поближе. – Напрасно вы деретесь! Я рассужу вас! – закричал он.

У Мартышки и Луны словно сил прибавилось. С мечами наготове, они привалились к дереву.

Но самураи не слушали Ханкая:

– Ну нет, они нас ранили, теперь мы не отступим. Мы вернемся к своему господину с их головами, чтобы все объяснить. А ты, монах, не вмешивайся, побереги свою жизнь!

– Их головы пока что принадлежат им. Если они вернули, что украли, их надо отпустить. А коли у вас недостает сноровки и вы позволили бандитам себя поранить, сами и виноваты. Глядите, не послушаете меня… – И он размахнулся своим посохом и разом свалил двоих или троих.

– Да это сам главарь бандитов! – зашумели в толпе. Кое-кто кинулся прочь.

– Бей! Убить его! – кричали другие, с палками толще бамбуковых стволов.

– Да вы что, без глаз? Я же монах! А тех, кто не хочет слушать, не дает спасти жизни людские, болтает без толку – прибью, разорву! – Своим посохом он стукнул семерых или восьмерых, кто стоял близко, и все они со стонами повалились.

Тут самураи пришли в замешательство и скрылись. Ханкай тем временем подхватил под руки своих: «Ну же, давайте, идем отсюда!» – и они бросились бежать. Криков было много, но преследовать их никто не стал.

Выбравшись на простор, они привели себя в порядок, вытерли кровь, вымыли лицо, руки, ноги и, ничего не говоря друг другу, быстрым шагом пошли прочь.

Когда город Эдо был уже далеко, Ханкай обнаружил, что тюка с золотом больше нет.

– Наверное, обронил. Теперь не найдешь, даже если вернуться. Это из-за вас я в убытке! А вы, верно, тоже уже без денег? – спросил Ханкай.

– Мы проигрались. Потом были в веселом квартале – напились там и сорили золотом. Да, вот что мы вытащили сегодня у этого самурая… Ох, гляди-ка – золота нет! Только на выпивку…

Всего оказалось около одного бу. Они купили на это вина, наелись супа с бобовой пастой мисо, рыбы. В Эдо возвращаться было нельзя, и они пошли на восток. Закат застал их на равнине Насуно в Симоцукэ[203].

Луна и Мартышка сказали:

– На этой равнине много дорог, нам уже случалось заблудиться здесь темной ночью. Отдохни здесь немного. Мы сходим разведаем и вернемся. – И они убежали.

Возле разрушенной стены из камней-душегубов, про которые говорят, что они ядовиты, Ханкай развел огонь и одно за другим подкладывал дровишки. В это время на дороге показался монах. Ханкаю не понравилось, что он прошел, даже не взглянув.

– Эй, монах! Если у тебя есть что-нибудь съестное, давай сюда. А если с деньгами идешь – плати. Бесплатно не пропускаем.

Монах остановился:

– Здесь один бу, возьми. Еды у меня нет. – Он положил голую монету в руку Ханкая и ушел, не оборачиваясь.

Ханкай крикнул ему:

– Там, дальше, будут двое молодых людей. Скажешь, что уплатил Ханкаю, – и спокойно иди мимо!

– Понял, – ответил монах и легкой походкой удалился.

Однако не прошло и часа, как монах вернулся.

– Так ты – Ханкай? С тех пор как я сердцем обратился к Будде, я ни разу не сказал неправды. А тут вдруг пожалел и оставил себе монету – один бу. Теперь в душе моей больше нет мира… Возьми же и эту монету тоже! – И он протянул Ханкаю монету в один бу.

Как только монета коснулась руки Ханкая, он ощутил в сердце холод.

– Сколь чистосердечен этот монах!

А сам Ханкай… Убил и своего отца, и брата, нанес людям столько обид, живя воровством… Низко, низко он жил!

Он вдруг разом постиг это и, обратившись к монаху, сказал:

– Ваша святость перевернула мне душу. Хочу быть вашим учеником, вступить на путь подвижничества…

Монах сочувственно отвечал:

– Сие благо. Ступай. – И они пошли вместе.

В это время явились Мартышка и Луна. Ханкай пристально взглянул на них:

– Идите куда хотите, живите как знаете. Я стану учеником этого монаха, стану подвижником… Вши на вороте к телу не липнут. Мы не встретимся больше.

На этом они расстались.

– Оставь сих неразумных детей! Твое покаяние я выслушаю дорогой. – И монах пошел вперед.

Что же касается этой повести… Настоятель одного древнего храма в провинции Митиноку, когда минуло ему восемь десятков, объявил, что нынче преставится. Он омыл тело, сменил одежды и, возлежа на престоле со смеженными веками, не произносил даже имени Будды.

Служки и гости обители обступили его:

– Как это все благочинно! Изреките же стих прощального откровения!

– Вранье все эти предсмертные стихи. Пока не кончена жизнь, я расскажу вам правду. Я родился в провинции Хоки. Совершил много прегрешений. Однажды постиг истину, и вот – дожил до сего дня. И мудрец Шакья, и Дарума[204], и я – душа одна, она чиста и безоблачна. – Сказал так и умер.

Говорят же: «Смирив свое сердце, всякий может слиться с Буддой. А распустился – вот и демон». Такова и история Ханкая.