Сказки весеннего дождя. Повесть Западных гор - Уэда Акинари

– Поединок называется… Смотреть не на что, – говорили пришедшие и с недовольным видом разбредались.

Если послушать, о чем судачили потом люди, то меч Ситиро будто бы сделан был из стебля лебеды акадза[223].

Ну а Хатиро получил документ с печатью, удостоверяющий, что он принят на службу и жалован щедрым рисовым пайком.

Говорят, там было еще такое повеление: «В месяце удзуки[224] будущего года князь отправится в восточные земли, тебе надлежит его сопровождать. Пока можешь оставаться здесь, наставлять учеников и печалиться о предстоящей разлуке».

Часть II

Глава 4

Чудеса

Родные ждали возвращения Ситиро, а чтобы его победа над Хатиро была легкой и чтобы он удостоился похвалы князя, пожертвовали богам священный сосуд с вином, да и рыбы припасли, и всякой другой снеди. Но и до них дошел слух о том, что Ситиро, не обменявшись с противником и двумя ударами, покинул место поединка. Они узнали об этом от людей, и было им грустно, досадно, боязно, так что мысли путались и даже на богов они возроптали. Оставалась лишь тщетная надежда на то, что слова людей окажутся наветом. Каэ с братом были посланы ждать возвращения Ситиро у ворот, там он и застал их, когда явился.

– Ну как это было? Скорее расскажи нам все, от начала до конца! – так выпытывали они у него, задыхаясь от волнения, а Ситиро ответил:

– Напади на меня такие, как Хатиро, и спереди и сзади одновременно, я разогнал бы противников одним ударом меча, но тут от одного лишь удара меч сломался на три части, я был побежден без малейшего сопротивления, – видно, так уж угодно небесам! А в этом случае я бессилен что-то изменить, вот и ушел, выбросив из головы дурные мысли.

– Так, значит, не лгали люди! Приходится думать, что случившееся – это расплата за то, что мы вернули себе меч. Многих богатств мы лишились, познали нужду – неужели это было неизбежно? Что, если теперь же пойти в храм и вновь отдать меч туда?

– Хотя и говорите это вы, матушка, слова такие свидетельствуют о малодушии. Если Ситиро, который уже и так опозорен, сделает по-вашему, на него падет еще больший груз людского презрения. Я кое-что задумал, так что не печальтесь!

С этими словами он налил в большую чашу саке и с легким сердцем стал пить чарку за чаркой. Ну а матушку не проведешь, она поняла – у сына есть на уме какой-то план, и, прогнав тревогу с души, она тоже налила себе вина и развеселилась. Тут-то и начались странности.

Стоявший рядом кувшинчик для саке вдруг заплясал, подпрыгнул и пристал к потолочной балке. «Что такое?» – удивились мать и дети: ведь было еще светло, а лисицы уже подняли возню. Испуганная Каэ тесно прижалась к матери, а Содзи взял палку и стал поддевать ею кувшинчик, чтобы сбросить вниз. Но кувшин был словно приклеен лаком – ни в какую не отставал. Когда по нему стучали палкой, он громко кричал голосом лисицы. Вот ведь противный! И что это еще за чудеса? Все пустились в рассуждения, только Ситиро просто наблюдал и ничуть не удивлялся. Матушка в растерянности затянула песню: «Вот в кувшине, мой дружок, вскипяти-ка кипяток… И лису мы обварим кипятком»[225].

– Аасия-косия! – с издевкой рассмеялся в ответ кувшин и, не переставая хохотать, свалился вниз.

И тут же весь дом загремел: пол из бамбуковой щепы заходил ходуном, и хоть время было тихое – день на дворе, – глиняная жаровня, железная миска с черпаком и другие горшки и кастрюли сами заплясали, застучали друг о друга, а развешанные на шесте застиранные и перешитые кимоно, рабочие штаны с завязками побежали по воздуху словно живые.

Ну а к вечеру собрались и вовсе диковинные твари, шума стало еще больше, и конца этому было не видно. Ситиро и матушка говорили:

– Дело обычное, барсуки и прочие оборотни решили позабавиться. С давних пор повелось, что они посылают своих лицедеев в бедные дома, людям в утешение. Ну разве не хороша потеха? У кого еще вышло бы так ловко? Вон, поглядите-ка, какой там стоит – с тремя глазами! А смотрите на эту – шея будто нитка, идет – обо все обматывается-обвивается. Так и есть, артисты!

Чего только они не выделывали! И все словно бы по порядку, своим чередом – даже Содзи, захваченный происходящим, успокоился и перестал бояться.

Издавна повелось, что людям про такое не рассказывают, и они продолжали жить по-прежнему. Дни шли. Однажды вечером Ситиро отправился в западный район столицы. Был шестой день после двадцатого числа, как раз выпал глубокий снег, так что луна по-особенному сияла. Возвращаясь уже поздно ночью, он перебрался через реку Кацурагава и вдруг на вершине сосны с поникшими ветвями, что растет у дороги, ведущей к дому, увидел семиглавого могучего быка. В носу у быка была продета веревочная узда, он был оседлан, и сидел на нем воин, одетый в сплетенные из белых шнуров доспехи, с белым знаменем за спиной. Глянул Ситиро на знамя – а там плавает в потоке воды опавший цветок хризантемы, лазурные тона ярки при свете луны[226].

«Да, – подумал про себя Ситиро, – пляски обычных чертей не такая уж редкость. Вот это – действительно мерзкий субъект. Но как бы то ни было, не пристало нечисти цеплять на себя знамя клана Масасигэ!»

– Назови свое имя! Я должен услышать его своими ушами, здесь же! – С этими словами он высоко подвернул хакама и подвязал их поясом, топнул ногой по твердой земле, засучив рукава, перевернул ножны концом вверх, сжал большую рукоять меча. – Итак, я слушаю! – призывал он громким голосом.

Призрак раскатисто захохотал на разные голоса:

– Ты потомок Омори Хикосити? Ну а я – Кусуноки Масасигэ, у которого твой пращур отнял меч. Ненависть охватила меня, когда твой пращур Хикосити как ни в чем не бывало нацепил на себя этот меч и присвоил его. Один за другим мои соратники строили козни, чтобы отнять меч; они изводили Хикосити, но отступали перед силой надлежащих заклинаний и не смогли вернуть оружие. Так прошло много дней и много лун. Но наконец таинственные знамения и волшебные чары вас, кажется, одолели – за семь поколений до тебя меч поместили в храме на горе, где я живу. Ты же пришел снова, принес золото, и растаяло