Сказки весеннего дождя. Повесть Западных гор - Уэда Акинари

– Раз говоришь, что так силен, иди ночью на гору, только оставь там знак, а потом возвращайся. Не сможешь – значит трус, хоть и сила есть.

– Мне это нипочем. Сегодня же пойду и заметку оставлю. Вот вы завтра посмотрите. – Он выпил свое вино, доел закуску, надел соломенную накидку и шляпу, так как на улице моросило, и сразу же отправился.

Один из его друзей был постарше других, он покачал головой:

– Напрасно подначили… Бог горы разорвет его в клочья и по сторонам разбросает. – Однако догнать и остановить он не решился.

А парень этот, Дайдзо, и на ногу был скор. Солнце еще стояло высоко, а он уже добрался до главного храмового святилища, обошел все вокруг, осмотрел. Когда солнце склонилось к закату, потянуло вдруг каким-то леденящим сквозняком, зашелестели заросли криптомерий и кипарисов. Несмотря на то что стало совсем темно, Дайдзо испытывал не страх, а гордость оттого, что был совершенно один в этом безлюдном месте.

– Ничего особенного, а монахи с горы просто пугают народ.

Дождь перестал, и он снял накидку и шляпу, высек огоньку, закурил. Было совсем темно, и Дайдзо сказал себе: «Пора в храм, на самую вершину» – и полез, все выше и выше, пробираясь сквозь заросли, топча и разбрасывая палую листву. Он знал, что идти ему еще около восемнадцати тё.

Добравшись, он огляделся, какую бы метку оставить, и увидел ларец для пожертвований, притом очень большой.

«Вот это и притащу на себе вниз» – так он решил и с легким сердцем взвалил на себя ношу.

Но тут ларец задрожал, у него будто выросли руки-ноги, он легко подхватил Дайдзо и поднял в небо. Дайдзо испугался и завопил: «Спасите, помогите!» – однако ответа не было, они продолжали лететь вперед. Услышав внизу устрашающий гул волн, он приуныл: не бросят ли его в море? – и тут уж сам крепко вцепился в ящик, как в единственную опору.

Наконец-то рассвело. Божество опустило ящик на землю и вернулось восвояси. Когда Дайдзо открыл глаза и окинул взглядом окрестности, он увидел, что находится на берегу моря. Здесь тоже был храм, он стоял среди столетних сосен и криптомерий. Человек в высокой шапке-эбоси на спутанных седых волосах, в белом одеянии, с утренним жертвоприношением на подносе – как видно, храмовый служитель – окликнул Дайдзо:

– Ты откуда явился?

– Я поднялся на большую гору в провинции Хоки и был за то наказан. Бог унес меня сюда, в такую даль, вместе с ящиком для пожертвований, а сам вернулся обратно, – ответил Дайдзо.

– Неслыханное дело. Ты глупец и сыграл дурную шутку. Радуйся же, что тебе дарована жизнь. Это ведь край Оки, храм Такуби Гонгэн[178].

Услышав это, Дайдзо разинул рот от удивления и вытаращил глаза:

– Верните меня в родные места, за море! Там у меня родители…

Священник сказал:

– Коль скоро ты явился без дела из чужой провинции, по закону следует выяснить твое местожительство и вернуть тебя туда. Подожди немного. Сейчас я отнесу жертвенную пищу, а потом ты пойдешь со мной.

Как следует расспросив Дайдзо, он отправился к тамошнему наместнику и заявил:

– Сегодня утром я увидел во сне, будто что-то упало сверху и коснулось моих рук, когда я совершал жертвоприношение, вознося «грузные слова молитвы». Тогда я будто бы закрыл двери храма и вернулся домой. Пробудившись, я поспешил в храм, дабы совершить обряд жертвоприношения, и тут обнаружил под сенью сосен незнакомого человека. Когда я осведомился, откуда он, тот ответил: «Я из провинции Хоки. Так и так, вот что со мной случилось, я попал сюда, сам того не ведая». Он просит, чтоб ему позволили немедленно вернуться домой.

Выслушав это, наместник сказал:

– Бог забросил его сюда в наказание. Но раз он не из нашей провинции, то наше ли дело карать его?

Он в тот же день велел отправить Дайдзо морем в Идзумо[179], корабль уже ждал вечернего отлива. Это было судно в восемьсот коку[180], отнюдь не маленькое и под ветром весьма быстроходное. «И все же не так выйдет быстро, как прошлой ночью на крыльях божества», – подумал Дайдзо.

Морем расстояние было тридцать восемь ри. Пустившись в путь в час Дракона, в провинцию Идзумо прибыли в начале часа Обезьяны. Пограничные стражи повели дознание, а как услышали, в чем дело, только плюнули – фу, совсем никудышный – и выдали Дайдзо подорожную.

Деревню за деревней миновал он в сопровождении двух охранников, и на седьмые сутки, около полудня, добрался до родных мест. Его привели к управителю, и тот приказал, учитывая невеликую вину Дайдзо, назначить ему пятьдесят палок и передать в руки старосты деревни.

Слух о том, что Дайдзо вернулся, достиг дома раньше его самого. «Да как же это?» – мать и жена брата стояли у порога в ожидании, они и радовались, и в то же время тревожились. Когда охранники наконец привели Дайдзо, женщины захлопотали: поешь, помой ноги… Отец же сидел перед домашним алтарем, удобно скрестив ноги, и пускал дым, посасывая трубочку. Старший брат собирался в горы на работу: взял секач, коромысло… А уходя, сердито взглянул на Дайдзо:

– Удивительно, как ты вернулся живым. Да только тошно мне слушать твои россказни.

Собрались деревенские дружки Дайдзо:

– Теперь-то ты не будешь больше бахвалиться своей силой. Хорошо еще, что бог не разорвал тебя на куски.

Изъявив свою радость, они ушли. Дайдзо же забрался на привычную постель и сладко проспал до полудня следующего дня. «Теперь я во всем буду слушаться родителей», – решил он и стал вместе с братом ходить в лес работать. А люди говорили: «Он вернулся в Идзумо с островов Оки все равно как помилованный из ссылки» – и перестали звать его Дайдзо, а дали прозвище Помилованный.

Прошли дни, и Дайдзо сказал матери:

– Жизнью я обязан богу горы. Теперь, когда сердцем я чист, хочу еще раз поклониться ему.

Мать встревожилась:

– Если ты очистился телом и переродился душой, то не все ли равно, какому богу молиться? Поклонись Будде Нёрай, поблагодари за милость, а уж на гору пойдешь вместе с братом, – и не отпустила его.

Отец, услышав это, возразил:

– Если бы бог горы тебя считал никчемным, то не оставил бы в живых. Сходи помолись, да не мешкай.

Невестка тоже просила у мужа за Дайдзо:

– Сходил бы ты с ним!

Тот, однако, лишь посмеивался:

– Батюшка верно говорит. Один