Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

есть карточка на покупку продуктов, это значит – обед, ужин в кремлевской столовой. Шестьдесят я плачу в месяц. Таня ходит каждую неделю и берет там продукты в счет обеда и ужина – сухим пайком. Конечно, он стоит гораздо больше, чем шестьдесят рублей, по крайней мере, раза в два стоит больше. Вот мы сегодня угощали за счет пайка.

Меня устраивают на 26 дней в санаторий. Я имею возможность попасть в больницу, в Подмосковье, в загородную такую больницу. Я был в этом году, в прошлом году там был. Был в санатории, а потом там у меня дела ухудшились, я в больницу переехал. Езжу ежегодно в профилактическом порядке или в больницу, или в санаторий»[1686]. В.А. Никонов рассказывал об этом: появились «„талоны на диетическое питание“. Они представляли собой небольшую белую книжечку, в которой было 30 страничек, разделенных посредине перфорацией. На верхней части было написано „обед“ за такое-то число, на нижней – „ужин“. По этим талонам в специальной столовой, которая располагалась в красивом особняке во дворе кремлевской больницы на улице Грановского, дом 2 (доступ к особняку закрыт до сих пор), обладатель книжицы мог пообедать и поужинать, при этом соответствующие талоны отрывались. Не помню, чтобы кто-то из нашей семьи там хоть раз обедал или ужинал. Зато на талоны можно было взять энное количество сосисок, докторской колбасы, а то и деликатесов – вплоть до икры. Самым большим деликатесом считалась вобла»[1687].

В 1975 году пенсию повысили до 300 рублей, что по советским меркам было большими деньгами. И это не все: «Позвонил управделами Совета Министров Смиртюков: вам повышают пенсию, во-вторых, дачу ставят на государственное обеспечение. Таню перевели на государственную оплату. Она теперь получает, наверное, больше, чем я. И я ей плачу, как и платил. Дачу освободили от оплаты. Это рублей сто двадцать, по крайней мере, ежемесячно. Все сняли. Я спросил, с чем это связано. Мы друг друга знаем хорошо. Я вижу, что ему неловко. Я ему второй вопрос: „А кого это касается?“ Он: Кагановичу тоже повышают. Пенсию повысили. А он, бедный, в даче нуждается, он одинокий, больной. „На него это не распространяется“. А еще, мол, кого? „Маленкову мы не повысили“. – „А почему?“ – „Он моложе вас. Он позже ушел на пенсию“.

Посуду мне дали на дачу. Таня считается поварихой. Она меня тоже поставила в оборот: „Я ведь за ваш счет питаюсь“. А я: „Все остается по-прежнему“.

Она хорошая. Случайно попала к нам. У других работала. Только в двух местах, в одном шесть, в другом восемь лет. Ее освободили там, бывший хозяин перешел на пенсию, а пенсии не хватает…»[1688] Денег у Вячеслава Михайловича стало больше, чем он мог потратить. Для него наступил персональный коммунизм. От щедрот государства можно было даже дарить внуку Славе 100 рублей на День рождения.

В.А. Никонов вспоминает: «У Молотова была довольно стандартная диета. На завтрак, как правило, творог с протертой смородиной, гречневая каша с молоком. На обед из обязательной программы были селедка, винегрет. Суп мог быть разный – борщ, щи. И какое-то мясное или рыбное блюдо. За обедом позволял рюмку-другую (именно рюмку) вина. Или коньяка, о котором шутил, что народ пьет его устами своих лучших представителей»[1689]. Курил сигареты «Новость».

Молотов говорил бывшему коллеге В. Ерофееву о своем распорядке: «Встаю рано, в полседьмого утра, по-стариковски не спится. Завтракаю и гуляю по лесу часа полтора. Потом сажусь работать до обеда, обедаю всегда в час дня. Затем минут на 30–40 ложусь поспать, после чего опять гуляю и снова работаю до вечера. Ну, а там смотрю телевизор, читаю и выхожу перед сном немножко проветриться. Спать ложусь в одиннадцать часов, в постели читаю беллетристику, как привык это делать всю жизнь, даже когда работал»[1690].

Молотов продолжал следить за событиями, оценивать их, встраивать этот новый опыт в свои теоретические схемы и размышления. Политические и теоретические темы Молотов обсуждал с зятем А. Никоновым, сотрудником Института мировой экономики и международных отношений, с Ф. Чуевым и другими визитерами.

Отставка Хрущева вселила новые надежды на то, что он будет услышан в Кремле и на Старой площади. 11 ноября 1964 года Молотов направил записку в Президиум ЦК КПСС, в которой говорилось: «В настоящее время одной из самых важных задач КПСС и всего международного коммунистического движения является восстановление нормальных, дружественных, братских отношений с коммунистической партией Китая, что имеет важнейшее значение для восстановления таких же отношений с некоторыми другими коммунистическими партиями – в данных условиях, особенно, в Азии». А то Брежнев со товарищи сами не догадывались. Но конфликт оказался куда глубже, дело было не в Хрущеве, а в различии стадий развития двух стран и партий, менталитетов народов, да и в радикальной стратегии Мао Цзэдуна, договориться с которым Брежневу и Косыгину оказалось не легче, чем Хрущеву. Также Молотов предложил новым лидерам КПСС пригрозить Западу выходом из договора о частичном запрещении атомных испытаний[1691]. В глазах Брежнева, нацеливавшегося на политику разрядки международной напряженности, такие предложения Молотова выглядели как чуть ли не маоизм.

В записках для себя Молотов гвоздил курс нового руководства: «Коммунистическая партия Советского Союза переживает тяжелый кризис руководства, который все больше перерастает в глубокий кризис партии… Удаление Хрущева с руководящих постов было первой открытой попыткой в поисках выхода из создавшегося положения. ЦК КПСС не дал, однако, сколько-нибудь ясного и убедительного объяснения этому факту, уклонившись от такого объяснения. Напротив, руководство партии все делает, чтобы преуменьшить ошибки и умолчать об оппортунистической сущности принимавшихся при Хрущеве политических установок. При таком положении не приходится говорить, что удаление Хрущева с руководящих постов положило действительное начало изживанию кризиса руководства КПСС. Задача всех задач в настоящее время – вернуть КПСС на революционный путь марксизма-ленинизма»[1692]. Молотов считал необходимым «разоблачать в партии и в широких массах принципиальную и практическую несостоятельность и ревизионистский характер основных политических установок XX–XXI–XXII партийных съездов, навязанных группировкой Хрущева и по существу направленных против революционных основ марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма, дошедших в новой Программе КПСС до ренегатского отказа от диктатуры пролетариата в СССР и от ленинских основ самой партии. С учетом всего этого и должны определяться в настоящих условиях наши главные политические задачи»[1693]. Если бы в КГБ прочли этот документ 1965 года, то могли бы задаться вопросом: чьи это «наши»? Человек, оказавшийся вне партии и обличающий ее программу, ставит перед кем-то политические