Осада Ленинграда - Константин Криптон

говорить в те горячие дни. Его настоящие настроения остались неизвестными. Известен стал только большой скандал, устроенный его женой в институте после первого отправления на фронт. Она кричала, что будет жаловаться и что вообще это безобразие завлечь человека, освобожденного от строевой службы, и не похлопотать за него как за ценного специалиста. Жаловаться она, конечно, не стала, а попытку найти мужа, когда он был привезен раненным в Ленинград, о чем известил почтовой открыткой, сделала. Однако и это оказалось безрезультатным, хотя помогали некоторые работники института. На всех эвакуационных пунктах Ленинграда творился такой хаос, что получить справку, найти человека оказалось невозможным. Через некоторое время от него снова пришла открытка, но уже не из Ленинграда, а из Вологды, что он перевезен туда. Потом последовало второе отправление на фронт и смерть.

Исключая эти два случая, результат «добровольного вступления в ополчение» оказался в моем институте абсолютно тот же, что и в консерватории. Сотрудники последней только избавили ряд учреждений от ненужных хлопот, начиная с поисков командного состава и кончая устройством нар в помещении занятых под казармы зданий, что представляло также известную проблему. Ну, там было много людей, а главное – методы вербовки оказались отличными. Моим сотоварищам пришлось действовать в других условиях.

Если мой институт был исключителен по методам вербовки добровольцев, то, пожалуй, таким же исключительным он оказался по умению этих добровольцев вернуться назад[18]. В других местах было хуже. Ряд сформированных полков народного ополчения был отправлен сразу же на фронт. Возможно, там преобладали лица, знавшие строй прежде, но среди них было много и попавших случайно. На фронте ополченческие части, разумеется, реорганизовывались, сливаясь порой с обычными армейскими, и многие лица совершали карьеру, аналогичную убитому сотруднику моего института. Будучи на окопных работах, я встретил в одной деревне двух пожилых интеллигентных красноармейцев. Один из них едва таскал ноги. Записавшись в ополчение для борьбы на улицах Ленинграда, они оказались через неделю бойцами действующей части на фронте. Их настроение, несмотря на природную склонность к юмору и известную закаленность (большой охотничий стаж в сибирской тайге), было унылым.

После ухода добровольцев в ополчение оставшиеся мужчины не были забыты администрацией моего института. Был найден какой-то инвалид, в прошлом командир армии, и под его руководством устроены для всех нас военные занятия. Они происходили три раза в неделю по вечерам, после работы на заводе. Как и многое другое, это была бесцельная трата времени. Обучаемые, в число которых попали очень пожилые люди, были плохо восприимчивы. Главное же, сам командир ничего не знал. Дней через десять произошло изменение. Начали выясняться новые принципы организации и обучения народного ополчения. Оно должно было происходить «без отрыва от производства» по вечерам. Однако вместо «кустарщины», какую поспешил устроить для нас институт, решили поставить дело на серьезных началах. Районными властями был создан в конце июля специальный полк с командирами и политруками. Руководство института поспешило, разумеется, записать туда меня и других лиц, отказавшихся от добровольного вступления в ополчение.

Батальон полка, в котором оказался я, занимал один из больших скверов Ленинграда. Там находился и кое-какой необходимый для обучения инвентарь. Первым лицом, встретившим меня и моих товарищей, явился политрук. Это был явно антипатичный субъект высокого роста, средних лет, с тупым, ничего не выражающим лицом. Его обязанности можно было выразить двумя словами: «хватай и не пущай». Организация состава полка происходила, разумеется, при большой путанице. Некоторых вызывали по ошибке. Однако достаточно было кому-нибудь зайти в сквер и обратиться к политруку за справкой, чтобы, спросив предварительно и записав фамилию, он лаконично заявлял: «Зачислены в полк, не уходите». Больше разговаривать не полагалось. Кроме этих обязанностей политрук умел читать деревянным голосом газеты, что представляло так называемый политчас. Он происходил обыкновенно во время воздушной тревоги в одной из земляных щелей, вырытых в сквере и являвшихся убежищем. Общая обстановка узкой и мрачной щели вполне соответствовала интонации голоса политрука.

Совсем иную картину представлял командный состав батальона. Он производил приятное впечатление. Часть его была так же, как и обучаемые, в гражданской одежде. Старались они, надо сказать, вовсю. Однако противно мертвящим приемам политрука стремились вызвать интерес к обучению и просто скрасить всю его обстановку. При всем скепсисе своего настроения я не мог не заметить и не оценить этого. Все обучаемые были разбиты на роты, взводы, отделения, и сквер, на территории которого происходило обучение, имел оживленный вид. Вспоминая позже те опыты, которые проделывали надо мной во время войны, я считал, что это была наиболее серьезная попытка научить военному делу. Часть командного состава была также «инвалидного» состояния. У меня, например, остался в памяти один взводный командир, еще молодой человек. Убеждая в первый день занятий людей своего взвода, приведенных насильно и явно недовольных, в необходимости военного обучения, он продемонстрировал искусство одиночного окапывания. Сделал это очень хорошо. Наиболее раздраженные люди оказались невольно заинтересованными. Но к концу окапывания сам он буквально задыхался.

Состав обучаемых был разнообразен. Много было служащих. Основным ядром батальона были парикмахеры, присланные союзным объединением района. Они составляли целые отдельные взводы. В часы воздушной тревоги и нахождения в земляной щели мне пришлось много узнать профессиональных секретов обслуживания ими своих клиентов. Особенно запомнился невысокий, пожилой человек с очень выразительным лицом, подверженный нервному тику. Он был, видимо, участник той войны и здесь сразу же выдвинулся на место командира одного из подразделений. Было интересно наблюдать, как старательно, вспомнив старину, но и не без «галантерейности», он вел свое подразделение мимо начальства, переживая ошибки подчиненных, рапортуя и т. д.

Занятия происходили каждый вечер по два часа. В воскресенье они должны были быть целый день и происходить на стрельбище. Прямые цели обучения были не совсем известны. Говорилось о подготовке к уличным боям, для которых состояние здоровья обучаемых значения не имеет, но как будто не исключалась возможность и выступления на фронт. Самое же главное – внушалось, что все мы уже бойцы определенного полка.

В составе нашей группы посещал военные занятия рабочий института Ваня Родионов. Года два назад он сбежал из деревни от «колхоза» в город. Это был человек исключительного трудолюбия и большой народной мудрости. На занятия он ходил исправно и выполнял тщательно все то, что от него требовалось. В разговоре же со мной наедине он как-то говорил: «Не по душе мне это обучение. Погоняют немного, а потом дадут ружье, и стой где-нибудь, как попка. А не то недели через две скажут, что обучен, и пошлют на фронт». Такую возможность приходилось,