Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

соавторы затем воспользовались возможностью подтвердить основные принципы перестройки и поздравить тех представителей интеллигенции, которые их поддерживают: «Наша интеллигенция немало сделала для подготовки общественного сознания к пониманию необходимости глубоких, кардинальных перемен. Она сама активно включилась в перестройку. Берет на вооружение лучшие традиции, созданные ее предшественниками, апеллирует к совести, нравственности, порядочности, отстаивает гуманистические принципы и социалистические нормы жизни». Аргументация, представленная в статье «Правды», сводилась к следующему: границы «конструктивной» дискуссии в контексте гласности диктуются господствующей линией партии, и отход Андреевой от нее был осужден. Историк Тимур Атнашев характеризует это решительное неприятие позиции Андреевой как неожиданное возрождение традиционных советских правил, регулирующих общественный дискурс, теперь уже во имя гласности: «В разгар перестройки торжество свободы слова проявилось через внезапное усиление норм партийного единства и иерархии, которые на этот раз были направлены против тех, кто защищал „завоевания социализма“»[188]. Заняв такую позицию, Горбачев дал понять, что любые принципы, противоречащие официальному пониманию перестройки, не только ошибочны, но и недостойны публичного обсуждения.

После этих событий профессор химии понесла заслуженное наказание: она и ее муж потеряли работу в институте, где преподавали. Во многом это типичная реакция партии, претендующей на просвещение общества для его же блага. Более тревожной представляется реакция на позицию Андреевой со стороны представителей либеральной интеллигенции, которые, убедившись в своей безопасности после публикации ответа Яковлева, защищая новый порядок, также стали заявлять, что попытка поставить под сомнение ценности перестройки выходит за допустимые рамки гласности.

Словно в игре зеркал, либералы воспринимали критику своих ценностей так же, как и консервативная коммунистка Андреева, то есть как недопустимые посягательства на единственно верные «принципы». Это сходство взглядов, несмотря на идеологическое противостояние, отчетливо прослеживается в известной статье литературоведа Юрия Карякина[189]. Вдохновленный «делом Андреевой», Карякин выдвигал аргумент против всех, кто хочет помешать публикации критических работ под тем предлогом, что они очерняют действительность. В качестве архетипа он берет сталинского аппаратчика Андрея Жданова, который в свое время был ответственен за преследование нескольких великих деятелей культуры, в том числе писателя Михаила Зощенко и поэта Анны Ахматовой. Аргументация Карякина заключается в том, что он обращает обвинение в очернительстве против тех, кто его исповедует. Именно сталинисты, утверждает он, очерняют социализм и культуру, а их жертвы выражают истину, которая по определению не может быть очернением: «Очернительство – это ложь. Правда не может быть очернительством. Правда может быть только очищением»[190]. Для Карякина отказ от позиции Андреевой и Жданова не вписывается в спор мнений, а означает бинарную борьбу между сталинизмом, основанным на страхе перед «народом своим», «правдой» и «совестью», и принципами, продиктованными совестью и воплощенными перестройкой. «Но ведь вне таких высоких, чистых, благородных координат, вне координат нового мышления – нам вообще не выжить. А низкие, злобные, завистливые и мстительные координаты ждановщины-сталинщины – сегодня уже буквально самоубийственны»[191]. Трудно представить, какая дискуссия возможна в условиях гласности при такой бинарной альтернативе.

Среди либералов распространено мнение, что принципы Андреевой не заслуживают названия принципов, что подразумевало бы, что они основаны на убеждениях, выраженных совестью, – а они являются всего лишь догмами. Такого мнения открыто придерживается Юрий Буртин[192]. А догмы не заслуживают включения в дискуссию о гласности, поскольку ставят под сомнение перестройку, как заявил в 1988 году Лен Карпинский:

Любая точка зрения как таковая, разумеется, могла быть высказана. Одна из задач гласности как раз и состоит в поляризация общественного мнения, необходимой для выработки правильных, взвешенных решений. Многообразие взглядов и предложений – как раз реальное завоевание нашего обновляющегося общества. <…> Дело в другом: статья в «Советской России» [статья Андреевой], претенциозная и нетерпимая по духу и языку, отразила позицию догматического мышления в целом и, таким образом, приобрела обобщенно-программный характер, послужила своего рода платформой для объединения консервативно настроенных лиц <…> Вопрос о том, быть или не быть перестройке, теперь уже не предмет для дискуссий – народ сказал быть! И альтернативы ей нет, поворот вспять невозможен. Вот на это-то и было совершено покушение. «Письмо» Нины Андреевой не просто критиковало перестройку, оно ставило под сомнение новый облик социализма, к которому мы стремимся, и призывало повернуть назад к сталинизму[193].

Восприятие этого нового облика социализма, основанного на представительной демократии и рынке, было в то время далеко не единодушным. Следует отметить, что в то время, когда Карпинский писал эти строки, еще не было проведено выборов, которые позволили бы с такой уверенностью утверждать, что перестройка пользуется безоговорочной поддержкой народа.

Что не белое, то черное: отказ от полуправды

В статье, опубликованной в сборнике «Иного не дано» летом 1988 года, через несколько месяцев после описываемых нами событий, Юрий Афанасьев также осудил письмо Андреевой, которое он назвал «настоящим политическим манифестом против перестройки, основанным одновременно на фальсификации и на догматизации истории»[194]. У противников перестройки, добавляет он, есть и другое, более «отточенное» оружие – практика полуправды. В предыдущем году Дмитрий Лихачев писал по этому поводу: «Разучились говорить правду – полную правду, а полуправда есть худший вид лжи: в полуправде ложь подделывается под правду, прикрывается щитом частичной правды»[195]. Мысль о том, что полуправда – худшая форма лжи, быстро стала общим местом в дискурсе либеральной интеллигенции. Согласно этой логике, ложь становится тем более предосудительной, чем ближе она к истине, поскольку все больше напоминает ее, не соответствуя ей в действительности. Этот вывод вытекает из презумпции, что политика, как и мораль, представляет собой позитивную и целостную сущность, о которой можно говорить с абсолютной точностью, о чем внятно заявляет литературовед Игорь Виноградов в своей статье в сборнике «Иного не дано»: «Нет, правда о реальности так же неделима и целостна, как и сама реальность. „Порционная“ или „поэтапная“ правда о ней – это в лучшем случае всего лишь полуправда, четвертая или десятая часть правды – то есть правда, соединенная с какой-то дополняющей ее ложью. А правда, приправленная ложью, – это все, простите, что угодно, но только не правда»[196]. Как и нравственная правда, истина об общественных вопросах не может быть количественно выражена в определенной пропорции истинного и ложного. Либо она цельная, а значит, истинная, либо частичная, а значит, ложная. По словам Лихачева, выражение истины состоит в том, чтобы «отличать черное от белого»[197]. В политической сфере, однако, установить однозначную истину часто бывает трудно, а то и невозможно. Отрицание многими советскими либералами любой «полуправды» свидетельствует об их категорическом отказе идти