Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

чтобы рассматривать использование либеральными интеллектуалами идей и верований времени как риторический прием в духе дискурсивной мимикрии, сознательно выбранной для того, чтобы подорвать режим изнутри, как это утверждалось по поводу диссидентов, возродивших социалистический легализм[151]. Это стратегическое измерение нельзя исключать, но его недостаточно для объяснения беспрецедентного масштаба самоотверженности либеральных интеллектуалов и мощного социального резонанса их моральной критики. Кстати говоря, многие из них призна́ются позже в своем горьком разочаровании в состоянии нравственности в капиталистической России в 1990‑е годы, отмеченной расцветом неприкрытого цинизма, что само по себе свидетельствует об искренности их предыдущих надежд на моральное восстановление. В любом случае независимо от того, основана ли эта критика на расчетах или на убеждениях, результат тот же: по мере углубления горбачевских реформ либеральная интеллигенция получает возможность популяризировать либеральные идеи, связывая их с моральными обещаниями советской модерности.

Глава 3

Мнения и истина

Дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в битву за добро, за истину, за справедливость.

Григорий Померанц, 1990 год[152]

В начале 1987 года Горбачев инициировал серьезный политический сдвиг, вдохновленный идеями либеральной интеллигенции. Причин для такого поворота было много, в том числе и стремление к сближению с США для заключения соглашений по разоружению. Кроме того, на основе опыта первых двух лет перестройки было заключено, что партийно-государственная система не способна повысить уровень производительности труда путем ужесточения контроля, поскольку принуждение часто оказывается неэффективным и даже контрпродуктивным, как показала антиалкогольная кампания, а также потому, что сопротивление реформам во многом исходит из рядов самой Партии-государства.

Демократизация и консолидация общества

Признав этот провал, Горбачев мог бы пойти на попятную и попытаться найти компромисс с бюрократическим аппаратом, как это делали до него Хрущев и Брежнев[153]. Но убеждения Горбачева и его окружения побудили его идти вперед и углублять реформы, придав им революционную направленность. С этого момента сам Горбачев стал называть перестройку революцией, подобной той, что произошла в 1917 году. Он разработал новую программу, которую представил как возвращение к Ленину, но при этом проникся идеями либеральной интеллигенции: представительная демократия, рынок, правовое государство, разделение властей, гарантия прав личности и т. д. Конечно, приписывать либеральной интеллигенции непосредственное авторство новой горбачевской политики было бы переоценкой ее авторитета. В то время у большинства из них не было политических рычагов, которые позволили бы оказывать давление на власть. Вместо этого влияние либеральной интеллигенции осуществлялось опосредованно, через общественное мнение, через распространение новых концепций, которые могли быть взяты на вооружение командой реформаторов партии. Политолог Арчи Браун, который настаивает на исключительной роли Горбачева в руководстве реформами, признает, что «многие реформаторские концепции встречались сначала в трудах ученых-специалистов и только потом в выступлениях партийных лидеров»[154]. Так, например, в горбачевском дискурсе произошло качественное расширение понятия «общечеловеческие ценности», которое первоначально обозначало то, что объединяло человечество перед лицом глобальных угроз, таких как ядерная война, а затем постепенно включало экономические и политические принципы, воплощенные в западных странах, такие как экономическая конкуренция, частная собственность и представительная демократия[155]. Аналогичным образом в декларациях Горбачева трансформировался смысл понятия «перестройка»: из программы ускорения развития советского общества путем усиления контроля и мобилизации норм коммунистической морали оно превратилось в обязательство повсеместно демонтировать «административно-командную систему» путем демократизации и введения «экономических механизмов», то есть определенной формы рынка. Эта новая программа, впервые изложенная на пленуме ЦК в январе 1987 года, была подтверждена на пленуме в июне того же года, а затем полностью изложена в книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира», подготовленной летом того же года[156]. Окончательно новая политическая стратегия оформилась в решениях XIX партконференции в июне 1988 года, которая предусматривала демократизацию политической системы.

Целью демократизации, как и гласности, для Горбачева было преодоление сопротивления реформам со стороны консервативных элементов партии путем мобилизации общественного мнения и активности граждан для формирования единого фронта в поддержку перестройки. Интеллигенция с самого начала была призвана сыграть ведущую роль в этой масштабной мобилизации. Горбачев регулярно приглашал ведущих представителей интеллигенции – писателей, ученых, редакторов журналов – на заседания ЦК партии, где предлагал им встать на сторону перестройки и включиться в гласность для обличения проблем режима. Однако вскоре стало ясно, что гласность дает непредвиденный эффект – диверсификацию и поляризацию мнений. Коммунисты и консервативные националисты, первоначально с энтузиазмом воспринявшие реформы 1985 и 1986 годов, стали все более враждебно относиться к горбачевским реформам, когда те взяли курс на сближение с Западом. С 1987 года в среде интеллигенции возникли различные лагеря, которые вступили в противостояние через средства массовой информации, возрождая в новой форме старое противостояние западников и славянофилов XIX века: первые выступали за реформы по западным образцам, вторые отстаивали идею исторического пути, характерного для России. Особенно ярко этот раскол проявился в Союзе писателей СССР, который должен был олицетворять совесть художественной интеллигенции, но стал бастионом коммунистического и националистического консерватизма, что привело к оттоку либеральных членов. Гласность, не создав единого фронта в поддержку перестройки, привела к публичному выражению ранее полускрытых ценностных конфликтов.

Горбачев был очень обеспокоен этой поляризацией. На регулярных встречах с представителями интеллигенции Генеральный секретарь партии настаивал на необходимости консолидации общества. В своей книге «Перестройка» Горбачев признает наличие конфликтов, но преуменьшает их масштабы: «Среди литераторов на почве гласности действительно проявились групповые пристрастия, нетерпимость. Был момент, когда страсти среди писателей накалились». Выступая за плюрализм мнений, он тем не менее настаивает на недопустимости раскола: «Мы довели до них точку зрения ЦК: было бы очень печально, если вместо консолидации творческой, художественной интеллигенции разгорится перебранка и ее участники начнут использовать гласность, открытость, демократизм для сведения счетов»[157]. Однако проповеди ЦК уже не имели прежнего эффекта, поскольку гласность позволила высказывать критические мнения. В последующие годы конфликт ценностей должен был стать еще более острым.

Для либеральной интеллигенции горбачевский поворот в 1987 году стал долгожданным шансом завершить десталинизацию, начатую Хрущевым около тридцати лет назад, но прерванную Брежневым. Травма той первой неудачной попытки тяжело отразилась на сознании либеральной интеллигенции, которая, соответственно, стремилась гарантировать «необратимость» перестройки. Ухватившись за протянутую руку Горбачева, многие из них взяли на себя обязательство безоговорочно поддержать его, чтобы помочь устранить все препятствия на пути перестройки, которые принято называть «механизмами торможения». Эта первоначальная стратегия поддержки реформатора нашла свое отражение в часто повторяемых заявлениях о том, что «нет альтернативы Горбачеву» и «иного не дано», как