Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

С самого начала Буртин признает, что советская пресса не испытывает недостатка в критиках. Напротив, многие газеты и журналы с готовностью обличают всевозможные социальные проблемы, будь то поведение местных партийных руководителей, алкоголизм некоторых рабочих или плачевное состояние окружающей среды. Однако, говорит Буртин, большинство этих критических высказываний носят частичный характер, потому что рассматривают отдельные проблемы, не замечая тайные связи, которые существуют между ними. Настоящая критика должна быть «системной», то есть должна выявить структурную причину зла, которая лежит за всеми отдельными и частными проблемами. Буртин называет такое отношение «чувством системы» и приводит в качестве примера Николая Добролюбова, родоначальника жанра, известного в XIX веке как «реальная критика»[121]:

Решительное преимущество Добролюбова заключалось, если сказать одним словом, в системности его понимания окружающей действительности <…>. Там, где другие находили лишь массу больших и малых частностей и случайностей, случайно же соседствующих или сцепленных между собою, конгломерат отдельных, разрозненных явлений, процессов, социальных групп и сил, он видел нечто внутренне однородное, подчиняющееся общим закономерностям. Иначе говоря, видел систему <…>. Именно благодаря этому «чувству системы» едва ли не каждая по видимости локальная литературная тема воспринимается Добролюбовым как характерное и знаменательное проявление общественного целого и тем самым как бы «достраивается» до этого целого, осмысляется в своем полном социально-нравственном значении[122].

В этом отрывке Буртин говорит именно о литературной критике, но упоминание «чувства системы» очень хорошо согласуется с тем, как он и его либеральные коллеги критикуют советское общество. «Системный» характер их подхода особенно очевиден в их размышлениях о Сталине и его наследии. Стремясь выйти за рамки хрущевской критики культа личности, они настаивают на осуждении не только одного Сталина, но и созданной им системы – сталинизма. И снова Буртин высвечивает эпистемологические и этические особенности такого применения системной критики. В статье 1989 года[123] он утверждает, что подобная критика необходима для того, чтобы вынести окончательное и объективное суждение. После XX съезда и до сегодняшнего дня, напоминает он, размышления о Сталине касались в основном его личности. Это породило бесконечные споры между теми, кто, подобно Анатолию Рыбакову[124], изображает Сталина подлым и коварным человеком, и теми, кто, как Константин Симонов[125], представляет Сталина мудрым и проницательным стратегом. Буртин осуждает слабость этих психологизирующих аргументов: «Как совместить эти две правды между собою, как привести их к какому-то общему знаменателю? В рамках „личностного“ подхода задача, по-видимому, не имеет решения»[126]. «Чувство системы» позволяет преодолеть эту двойственность образа Сталина благодаря урокам, которые можно ретроспективно извлечь из робких реформ Хрущева и Брежнева, показавших, что «суть не в лицах и даже не в тех конкретных формах, которые может принимать выкованная Сталиным система бюрократической диктатуры, – суть в самой этой системе»[127]. Знание этой губительной и единственной причины, по мнению Буртина, привносит в критику Сталина объективность, которой ей не хватало. «Однако нынче уже стал возможным совершенно другой взгляд на предмет затянувшегося спора – оценка исторической роли Сталина на основе такого решающего и вполне объективного критерия, как характер созданной под его руководством системы общественных отношений. <…> И вот если с такой точки зрения мы посмотрим на Сталина, то при самой полной объективности не останется места никакой двойственности в оценках»[128]. Для Буртина и многих других критика Сталина является не просто историческим вопросом. «Чувство системы» направляет протесты, вызванные различными социальными проблемами, против советских институтов, которые в их глазах все еще представляют собой сталинскую систему. Лен Карпинский считает это самоочевидным: «беглого взгляда», говорит он, достаточно, чтобы увидеть, что все препятствия на пути перестройки имеют «один ветвящийся корень, который воплощен в сталинизме»[129].

Системный подход либеральных интеллектуалов отдаляет их от формы реформизма, особенно распространенной среди националистических интеллектуалов, а именно от идеи о том, что моральная деградация общества проистекает из индивидуальной трусости тех, кто отказывается следовать своей совести. Если либеральные интеллектуалы сходятся во мнении со своими националистическими «коллегами» по поводу первостепенной важности следования совести – понятие, которое они широко используют, – то они считают, что ее искреннее выражение проявляется в активизации не российских традиций, а универсальных ценностей, общих для всего человечества. Более того, они утверждают, что индивидуальная трусость не является основным объяснением морального упадка, а сама обусловлена искусственной и деспотичной системой. Вот почему, по их мнению, тезис о том, что нужно прежде всего «начинать с себя», не совсем верен.

Так, в статье 1987 года Буртин пытается исправить картину морального разложения, нарисованную в недавнем романе националиста Валентина Распутина «Пожар». В этой книге пожар, который опустошает сибирскую деревню, подпитывается безразличием, эгоизмом и продажностью жителей, которые забыли о древних традициях взаимопомощи. Эта книга – крик отчаяния по поводу упадка русской деревни, испорченной современными индивидуалистическими ценностями. По этой причине роман был дружно одобрен литературоведами и советским руководством за критику советской действительности. Буртин, однако, считал, что причитания Распутина и его комментаторов по поводу морального падения не раскрывают суть вещей.

Самая распространенная среди критиков мысль о том, что «спрашивать приходится только с себя» и что «мы слишком много перекладываем на плечи общества, забывая о персональной ответственности», носит, думается, весьма односторонний характер. Что «с себя» – это, конечно, правильно, иначе любой разговор о современных проблемах лишается нравственно-обязывающего смысла. Однако почему же только с себя <…> когда речь идет о «народе», о глубоких сдвигах в нравственном облике больших человеческих масс? <…> Писатель [Распутин], и не он один, похоже, представляет себе дело так, что требования личности к себе и ее же требования к обществу как будто оспаривают друг у друга одну и ту же площадь, чем больше места занимают одни, тем меньше остается другим[130].

По мнению Буртина, различие между личной моралью и моралью общества – это иллюзия. Во-первых, потому, что каждый человек является не только тем, кем хочет быть, но и суммой социальных отношений. Во-вторых, и это самое главное, потому, что нравственное качество совести измеряется среди прочего интересом, проявляемым к благу общества. В отличие от «стоической» позиции Солженицына и Лихачева, которые выступают за добродетельную жизнь даже в оковах, Буртин выражает сомнения в способности к самосовершенствованию того, кто приспосабливается к любой социальной ситуации. Короче говоря, пробуждение совести является необходимым, но недостаточным, так как не влияет на губительную систему, которая поощряет индивидуальный компромисс. Моральная критика должна быть расширена от субъективных недостатков до структурных причин. Леонид Баткин высказывается в том же духе: