Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

Поэтому Арендт глубоко обеспокоена угрозой полного исчезновения фактической истины, которую, по ее мнению, представляет собой современная политика «организованной лжи». Тоталитарные режимы, в частности, распространяют ложь настолько эффективно, что стирают категориальное различие между истинным и ложным. Таким образом, организованная ложь «вырывает землю у нас из-под ног и не дает никакой опоры взамен»[177]. В этой безвыходной ситуации тот, кто продолжает говорить правду, на самом деле делает политический поступок.

Действительно, говорить правду было политическим оружием советских диссидентов перед лицом системной лжи режима. С принятием гласности и ослаблением цензуры в СССР появилась возможность публично говорить истину по все большему числу вопросов. Но чтобы эта истина стала основой для преобразовательных действий, ей еще предстояло преодолеть цинизм, порожденный десятилетиями лжи. Для Сахарова, как и для многих других сторонников реформ, демократические перемены неизбежно требуют восстановления доверия к правдивости общественного мнения: «Нужна нравственная и материальная мотивация перестройки, заинтересованность каждого в ее успехе!.. Народ должен поверить, что ему говорят правду, а для этого нужно одно – говорить только правду и всю правду и всегда подтверждать слова делами»[178]. Дискурс истины либеральной интеллигенции в этом контексте отчасти является попыткой восстановить различие между истинным и ложным и тем самым создать условия для политической жизни.

Несмотря на важность сохранения фактической истины, по мнению Арендт, истина и политика редко идут рука об руку. При прямом переносе истины в политическую сферу она оказывается аполитичной и даже потенциально антиполитичной[179]. Это связано с тем, что истина, в отличие от мнения, не ставит своей целью убеждение и не побуждает к дискуссии. В той мере, в какой она черпает источник своей обоснованности вне политической сферы, она является «чем-то взятым со стороны… столь же независимым от желаний и чаяний граждан, как воля худшего из тиранов»[180]. Истина в этом смысле содержит «нечто принудительное», что превращается в «прискорбные тиранические наклонности, нередко бросающиеся в глаза у профессиональных рассказчиков истины»[181].

В эпоху перестройки нередко дискурс истины приобретал деспотический характер. Писатель Даниил Гранин, одобрявший порыв жить по правде, в 1987 году в дискуссиях в советской прессе все-таки заметил, что «одержимые бесами фанатики правды» могут быть жестокими «в своем требовании абсолютной правды»[182]. Возведение научной истины и моральной истины в ранг абсолютного критерия публичного дискурса, хотя и продиктовано стремлением восстановить фундаментальное различие между истиной и ложью, зачастую приводит к бескомпромиссным суждениям о сложной социальной реальности и к тому, что позиции оппонентов с самого начала дисквалифицируются как ложь, недостойная участия в публичной дискуссии. Конечно, либеральная интеллигенция поощряет споры и дискуссии, но только до определенного момента. Интеллектуалы были готовы сравнивать мнения о том, как лучше провести перестройку, но при этом были склонны считать принципиально неприемлемыми позиции, отличающиеся от их собственных в ценностном или, как тогда говорили, «принципиальном» плане. Коммунистические и националистические аргументы, в частности, энергично осуждались не только потому, что были ошибочными (несогласие является отличительной чертой любой дискуссии), но и потому, что противоречили требованию истины и как таковые не заслуживали выражения в публичной сфере. Поэтому распространение плюрализма мнений сопровождалось стремлением очистить общественное сознание, руководствуясь фактической истиной и нравственным законом, продиктованным личной совестью. Особенно ярко это стремление проявилось в дискуссиях о сталинизме – весьма актуальной в то время теме, поскольку, по словам Афанасьева, «говорим о прошлом, но решается будущее социализма»[183].

Не могу поступаться принципами: дело Нины Андреевой

Либеральный поворот перестройки, начатой Горбачевым в 1987 году, встретил сильное сопротивление в некоторых интеллектуальных кругах, бюрократическом аппарате и среди населения, где раздавались голоса, осуждавшие излишнюю, по мнению многих, критику прошлого. Наиболее известной публичной защитой консервативных коммунистических принципов стало опубликованное в марте 1988 года в газете «Советская Россия» письмо ленинградского профессора химии Нины Андреевой, имя которой до этих событий было неизвестно широкой общественности. Благодаря поддержке членов Политбюро, настроенных против новой стратегии горбачевской перестройки, письмо было немедленно подхвачено многими местными газетами по всей стране и произвело эффект разорвавшейся бомбы. Советский народ по опыту знал, что подобные письма являются предвестниками радикальных политических перемен. Те, кто пережил свержение Хрущева в 1964 году, ожидали, что и Горбачева вскоре постигнет та же участь.

По сути, письмо Андреевой – защита коммунистических принципов брежневской эпохи от ценностей, формирующихся в условиях гласности. Письмо, озаглавленное «Не могу поступаться принципами»[184], выражает озабоченность консервативного коммуниста непрерывным разоблачением советского общества в прессе, которое посеет в сознании молодежи «идейную путаницу» и «нигилистические настроения». Особенно резко Андреева отзывается о тех, кого она называет «леволиберальными интеллигентскими социалистами» или «неолибералами»[185], претендующими на выражение «чистого от классовых наслоений гуманизма» и отвергающими пролетарский коллективизм во имя «самоценности личности». Претендуя на «полноту исторической правды», они «подменяют социально-политический критерий развития общества схоластикой этических категорий»[186]. Фактически они фальсифицируют историю социализма: «Они внушают нам, что в прошлом страны реальны лишь одни ошибки и преступления, замалчивая при этом величайшие достижения прошлого и настоящего». В заключение Андреева отмечает: «Под эгидой нравственного и духовного „очищения“ [либералы] размывают грани и критерии научной идеологии, манипулируя гласностью, насаждают внесоциалистический плюрализм, что объективно тормозит перестройку в общественном сознании».

После более чем трехнедельного тяжелого молчания, когда почти никто не решался ответить Нине Андреевой, опасаясь репрессий, которые считались неминуемыми, в газете «Правда» появилось официальное опровержение[187]. В нем Александр Яковлев – правая рука Горбачева, близкий к либеральной интеллигенции – и другие авторы четко обозначили границы гласности, то есть порог между «настоящей дискуссией» и непродуктивным стремлением «повернуть демократизацию и гласность <…> против перестройки». Несмотря на то что Андреева декларирует поддержку перестройки – название ее письма взято из речи Горбачева, – в опубликованном в «Правде» опровержении утверждалось, что профессор химии переходит допустимые границы общественной дискуссии, поскольку в ее позиции «обнаруживается полная несовместимость, противоположность позиций статьи и основных направлений перестройки». И ее позиции неприемлемы, раз они отклоняются от пути, продиктованного жизнью и необходимого для перестройки, а также основанного на «ленинских принципах» демократии, социальной справедливости, финансового хозрасчета и уважения чести, жизни и достоинства личности. Что касается толкования прошлого, статья критиковала Андрееву за попытку «отделить социализм от нравственности» и за то, что она не способствует текущим усилиям по «восстановлению в правах Правды». Наконец, Яковлев критиковал Андрееву за создание «искусственного противопоставления друг другу нескольких категорий советских людей», причем «именно в тот момент, когда единство созидательных усилий – при всех оттенках мнений – необходимо как никогда». Обличив Андрееву, Яковлев и его