Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

В цитированной нами ранее статье Афанасьев осуждает два вида полуправды. Первый – умолчание. Афанасьев приводит пример ряда последних публикаций, в которых дается более точная картина прошлого, но при этом замалчиваются некоторые важные факты, что в итоге создает лживую картину. Это касается работ о таких исторических фигурах, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, роль которых в революции и Гражданской войне признавалась, но о достижениях которых ничего не говорилось, а сами они по-прежнему изображались врагами народа. Второй тип полуправды, по мнению Афанасьева, заключается в «попытке создать в общественном сознании советских людей эдакий образ-гибрид, политический симбиоз» путем балансирования между позитивными и негативными аспектами. Это характерно для интерпретаций сталинской эпохи: «с одной стороны, массовые репрессии и преступления, с другой – каждодневная радость и рекорды»[198]. По мнению Афанасьева, подобная гибридность неизбежно стерильна:

Арифметическое сложение из «с одной стороны – с другой стороны», конечно, никогда не будет способствовать синтетическому постижению прошлого. Здесь необходимо гораздо больше. Преодолеть прошлое – значит понять его, сделать своим, пропустить через себя, вступить в диалог на равных со всеми, со всеми без исключения, с «хорошими» и с «плохими» нашими предками. А это значит: свершить нечто вроде коллективного морального очищения. И мы, конечно же, не сможем продвинуться вперед, если вместо ползучих, постепенно и как бы свершаемых тайно, на брежневский манер, попыток реабилитировать Сталина, а вместе с тем реанимировать и сталинизм, будем сейчас, как некоторые это пытаются сделать, возлагать всю ответственность за наше общенародное горе только на одного Сталина[199].

Для Афанасьева «взвешенные» суждения о сталинской эпохе не имеют иной цели, кроме как принести Сталина в жертву ради спасения сталинизма. Следует отметить, что приведенные в этом отрывке причины осуждения такого подхода иллюстрируют презумпцию взаимодополняемости научной истины и нравственной истины. Сначала Афанасьев осуждает этот подход по эпистемологическим причинам, то есть из‑за невозможности синтеза позитивных и негативных аспектов в единое целое. Но как можно усвоить неоднозначные, подчас противоречивые факты? Для Афанасьева постижение единственно верной истины обеспечивается голосом личной совести. Он не говорит, как это достигается, но его ссылка на «моральное очищение» позволяет предположить, что синтез основан не на примирении противоположных фактов и суждений, а на искоренении элементов, загрязняющих понимание прошлого.

Подобная критика полуправды была распространена среди либеральной интеллигенции того времени, особенно когда речь шла о роли Сталина – весьма чувствительной теме, по которой советское население часто высказывало амбивалентные суждения[200]. По мнению Юрия Буртина, гибридный образ Сталина является результатом длительных усилий по реабилитации его морального облика, начавшихся еще при Брежневе. Вместо того чтобы стремиться полностью перечеркнуть достижения десталинизации, эта реабилитация заключалась в «сочетании полуправды и умолчания: полуправды – в том, что касалось роли Сталина в Отечественной войне… И умалчивания обо всем остальном»[201]. В отличие от Афанасьева, Буртин различает умолчания и полуправду, которую он связывает исключительно с созданием гибридного образа. Для него полуправда проявляется в поиске «баланса» между позитивными и негативными моментами. Он любит посмеяться над тем, к чему приводит такой взвешенный подход:

То приделанным к роману, пьесе, рассказу счастливым концом (или хотя бы намеком на его возможность), то расчетливо устроенным «балансом» тени и света, то словечками типа «иногда», «кое-где» и т. п. – хотя бы речь заведомо шла о явлениях массовых, повсеместных, то поисками авторитетной цитаты, чтобы на всякий случай прикрыться ею, то какими-нибудь другими проявлениями опасливой оглядки на идеологический стереотип, какими-либо иными уступками внутреннему редактору, полуправде, неправде[202].

В документальном фильме, представленном в следующем году, Буртин назвал «нравственным императивом момента» необходимость перестать говорить полуправду и выражать свое мнение искренне и честно[203]. Для него это означает выход за рамки частичной критики, чтобы осудить всю систему в целом в соответствии с истинным и объективным суждением[204].

В ходе дискуссий о гласности либералы часто подвергались критике со стороны своих оппонентов за односторонние суждения о прошлом и настоящем. Нина Андреева в своем знаменитом письме протестовала против «одноцветной окраски» противоречивых событий прошлого в прессе[205]. При этом Андреева не является сторонницей более «взвешенного» подхода. Она тоже считает, что необходимо вынести «объективную и однозначную оценку». Она поясняет:

Разумеется, однозначную не в смысле одностороннюю, обеляющую или эклектически суммирующую противоречивые явления, что позволяет с оговорочками творить любой субъективизм, «прощать или не прощать», «выбрасывать или оставлять» в истории. Однозначную – значит прежде всего конкретно-историческую, внеконъюнктурную оценку, в которой проявится – по историческому результату! – диалектика соответствия деятельности личности основным законам развития общества… Если следовать марксистско-ленинской методологии исторического исследования, то прежде всего, по словам М. С. Горбачева, надо ярко показать, как жили, как трудились, во что верили миллионы людей, как соединялись победы и неудачи, открытия и ошибки, светлое и трагическое, революционный энтузиазм масс и нарушения социалистической законности, а подчас и преступления[206].

Хотя коммунистка Андреева разделяла с такими либералами, как Афанасьев и Буртин, стремление к абсолютной истине, заставляющее ее отвергать «эклектические» суждения, она понимала эту истину совершенно иначе: для Андреевой истина должна быть основана на марксистско-ленинском методе, а для либералов – на объективном наблюдении жизни и на личной совести. То, что стоит на кону между «принципами» каждой из сторон, – это прежде всего конфликт ценностей, но он не осознается как таковой: каждая из сторон абсолютно убеждена, что сообщает истину, а ее оппонент, который по своей совести должен эту истину знать, ее отрицает по заблуждению или явной лжи. Поэтому для каждой из сторон целью дискурса истины является не переубеждение или учет противоположной позиции для приближения к истине, а категорическое отрицание противоположных мнений для очищения общественного сознания. Все признают важность дискуссии, но отказываются включать в нее тех, кто в любом случае говорит не то, что думает. Отсюда постоянное подозрение в лицемерии оппонента.

Сборник «Иного не дано» под редакцией Юрия Афанасьева был подготовлен в рекордно короткие сроки – за четыре месяца в начале 1988 года – и опубликован как раз к XIX партконференции. В рецензии на сборник[207] один из критиков отметил разнообразие текстов: 34 автора затрагивали самые разные темы. Однако рецензент отмечает, что у этого разнообразия есть предел: все авторы принадлежат к одному политическому лагерю. Объективности ради, спрашивает он, не стоило ли включить в сборник Нину Андрееву или автора из консервативно-националистического журнала «Молодая гвардия»? Тем не менее критик приходит к