Я была в твоей шкуре. Долгая дорога в сторону жизни - Татьяна Маркова

Да, мы там были два года назад. Там ничего особенного не происходило, кроме семейного отдыха, там просто было счастье. Очнулась на улице, за воротами госпиталя. Осень мела ржавые листья по недавно переложенному асфальту, ещё блестящему и ровному. Листья кружили и вновь опускались вниз. Рядом оказалась маленькая рыжая собака. Она гонялась за ними, наскакивала, придавливала короткими породистыми лапами и урчала от удовольствия.

– Щенок ещё, игривый, – сказала женщина с поводком в пуховой куртке, накинутой на спортивный костюм, и любовно улыбнулась своему питомцу. Она курила. Я спросила: – Можно погладить?

Покачала головой:

– Нет, не стоит. Вдруг он испугается.

– А покурить дадите?

Она брезгливо посмотрела и потянулась за пачкой.

– Да пошла ты, – сказала я по-русски и, развернувшись, побежала обратно в отделение.

Я встретила маму Элизы уже на выходе. Не глядя ей в глаза, объяснила, что мы не сможем приехать, поскольку это очень далеко от Люксембурга. Она, конечно, понимала, кивала головой «ne pas grave» (ничего страшного).

Спросила, что у неё в тубусе. Она ответила, что рисунки Элизы. Я попросила её их показать. Выбрала картинку с девочкой, играющей на арфе. Той самой, эльфийской. Я сразу догадалась, несмотря на примитивность рисунка.

– Элиза ведь любила музыку, я помню.

– Очень. Хотите взять?

– Хочу. Спасибо. И до свидания.

– Прощайте, – прошептала мама Элизы.

Я свернула в трубочку плотный лист, положила в сумку и быстро пошла по коридору. Нина прислала смс, что уже прошла осмотр. Всё было в порядке и по плану. Мы поехали домой.

Уже скоро

Я писала стихи сегодня

Про горчичную осень.

Но прервалась.

Увидела твою маму в больнице.

Она прощалась с врачами.

Без слёз. Но с прозрачной вуалью скорби.

Я вдруг горечь горчицы на нёбе почувствовала.

Она прощалась со всеми и раздавала открытки

С пустым бескровным челом.

Такую Марию в «Пьяте» ваял Микеланджело —

Возможно, с бесстрастным лицом.

Но его пока ты не знаешь.

Познакомишься потом.

Верю. Уже скоро. Скоро уже.

Этот шершавый картон, в руки мне отданный.

Оказалось, приглашение

На твои, Элиза, похороны.

Так что ж выходит, ты смертью отобрана?

Неужели приняла ты этот набоковский

Тур вальса с ней?

О нём ты тоже пока не слышала.

Узнаешь потом.

Верю. Уже скоро. Скоро уже.

Эх, Элиза, разве ты умерла?

Тебе всего четыре года.

Прелая почва-могила,

Запах грибов и шорох осени —

Это твоя мечта?

Если б показала ты раку,

Где раки зимуют, да не смогла.

Мёртвых хоронят пусть мертвецы —

Библия пишет.

Эй, девочка, будь живая, —

царапаю боль по открытке

И прошу для тебя милосердия.

Верю. Уже скоро. Скоро уже.

Твои рисунки в больнице

Останутся до той поры,

Пока краска на них не исчезнет

И не истлеет картон.

Пусть висят на стене

В том углу, где дети

С проводами капельниц,

Если есть у них силы, играют в весну.

Останься, Элиза,

В моей памяти навсегда.

Для них и меня ты будешь жива.

Ты, как крохотный ангел,

нисколечко не грешна.

Пусть и потеряешь телесность.

И полетишь. Там ждёт тебя

Людвиг Ван Бетховен.

Он исполнит тебе

фортепианную пьесу «К Элизе».

Верю. Уже скоро. Скоро уже.

О. К.

Queen of the kitchen

Пост в Facebook

Я была уверена, что нежная любовь к посиделкам на кухне – исключительно советская история, связанная, естественно, с квартирным вопросом и теснотой жилплощади.

Но и кухня в брюссельском госпитале оказалась крохотным островком жизни, свободы, общения без масок как больных детей, так и их родителей.

Вообще-то, что в нашем отделении есть полноценная кухня с плитой, духовкой, раковиной, посудой, холодильником – большая удача. Почти нигде такого нет.

Алексей, 26-летний отец Василисы, буквально живёт в госпитале. Ему некуда уехать на ночь. В отличие от нас у него нет вида на жительство, и поэтому нет возможности получить комнату в общежитии ни от какого фонда. И денег на съём квартиры у него тоже нет. Поэтому он уже полтора года живёт в палате с четырёхлетним ребёнком, которого, слава богу, лечат. И лечат бесплатно. У Василисы сложная болезнь, нестандартная. В Бельгии за неё взялись, но без надежд и прогнозов. Василисе сделали пересадку костного мозга – сложную и опасную операцию – в другой брюссельской больнице, специализирующейся на таких тяжёлых случаях. «Так там, – говорит Алексей, – не то что кухни нет, там, находясь в палате со своим ребёнком, можно только сидеть рядом. Спать, есть, ходить в туалет, мыть руки нельзя – для этого надо выходить в общественный душ, туалет, крохотную комнату для еды, где есть только микроволновка». У Алексея две пары джинсов, несколько футболок да пара спортивных штанов. Раз-два в неделю устраивает «большую стирку» в душевой кабине их с Василисой палаты и считает, ещё хорошо устроился. В той больнице приходилось делать всё это в крохотной раковине при общественном туалете. Так что кухня в нашем отделении – роскошь, заявляет молодой папа, в сущности, сам ещё мальчишка.

Вы спросите, а где же мама? Улетела домой с просроченной визой, хотя её и предупреждали юристы, что станет персоной нон-грата. Не послушала, возможно, просто не выдержала. Сломалась. Теперь она не может приехать в Европу пять лет. Сначала я задыхалась от возмущения, а потом, поговорив с Саней об этом, услышала от своей юной дочери слова поддержки в адрес этой мамы: «Ну не все же такие сильные, как вы с папой, – сказала она. – Пожалей её».

И с тех пор я учусь её жалеть и не винить. И Алёшу тоже жалею. Но он кремень. Самостоятельно учит французский, фламандский, бегает и отжимается, читает Василисе, когда она более-менее нормально себя чувствует. И даже играет на гитаре и поёт. Всегда подтянутый, чисто выбритый, позитивный. Родители могут им гордиться. Классного парня воспитали. Учу его варить борщ, потому что Василиса просит. А она так мало и так редко просит, что надо ловить момент.

Жюль, брюсселец, в своё дежурство с одиннадцатилетним сыном делает всем картошку фри во фритюрнице (да, у нас