Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

– Чего смотришь? Иди, корми их! Иди-иди!

Корм был шершавым и неприятно лип к руке. Кира посмотрела назад. Щенки глядели на неё с интересом. Кира медленно села на корточки и, повинуясь бездне, давящей ей на плечи, протянула дурно пахнущую руку к щенкам. Они тоже оробели – внезапно, хотя только что казались такими наглыми. Потом большой двинулся вперёд и ткнулся в Кирину ладонь крупным носом. Она ожидала, что он прихватит корм вместе с её пальцем, думала, будет противно и больно. Оказалось щекотно. У щенка на мягких губах были мелкие нежные, как бархат, шерстинки. И когда эта тёплая ткань коснулась её кожи, Кире стало не по себе: это было из другого мира, это было живое, настоящее. Два других щенка тоже осмелели, стали толкаться и пихать в её ладонь мокрые носы, пытаясь оттеснить брата. Они вставали передними лапами ей на колени, пихали твёрдыми широкими лбами в бока. Корм в считаные секунды закончился, и щенок, которому ничего не досталось, облизал её щёку широким языком.

– Ещё бери, – сказала медведица.

Кира зачерпнула ещё корма из её руки и стала раздавать, стараясь, чтобы каждый получил свою долю. Щенки толкались и лезли, они были тёплые, сильные, крепкие, гладкие.

– Ну, понравилось? Не страшно?

Кира едва заметно качнула головой.

– Может, себе возьмёте? – сказала у неё над головой медведица. В голосе слышалась довольная улыбка. – Вообще, они как бы ваши.

– Мои?

Кира встала, отряхивая руки. Щенки поднялись на задние лапы и едва не уронили её, опершись передними о её ноги. Чёрные блестящие носы жадно вдыхали оставшийся на Кириных ладонях запах еды. Хвосты молотили по воздуху.

– Ну, не так чтобы совсем прям ваши. – Медведица не улыбалась, но довольная улыбка всё равно звучала в её грудном, низком голосе. – Папаша их в вашем дворе жил, когда вашего дома не было. У него хозяин – художник, смешной был дед, чудаковатый, совсем с глузду съехал. Сгорел.

– Сгорел? – Киру обожгло жалостью.

– Сгорел, – кивнула медведица. – Уже вокруг и домов-то деревенских не было, коттеджи одни. Он один в развалюхе оставался, как бельмо на глазу. Дом продавать не хотел. Потом то ли газ забыл выключить, то ли проводка старая подвела – и всё.

Медведица смотрела на Киру в упор, глазами допрашивающего, и если бы не остатки тумана, то Кира увидела бы, что та подразумевает совсем не то, что говорит.

– А для вас всё удачно сложилось. Хороший участок. Удобный. Большой. Ну вот. Пёс во дворе был – вот точно такой же, как эти. Чёрный с белым брюхом, умный. По двору метался, лаял. Но огонь очень быстро разгорелся.

– А вы видели? – спросила Кира. Она не услышала слов медведицы про участок и выгоду, она думала только про сгоревшего человека и, не умея сочувствовать, ощущала его страх и его боль желудком и диафрагмой, как свою собственную.

– Видела, к сожалению. – Медведица слегка сменила тон, словно искренность Кириных чувств изменила её отношение. – Я же напротив. Живу напротив. Вы что, не знаете?

Кира не знала. Она ничего не знала о соседях, не поднимала на них глаз, не видела, не запоминала.

– Я давно тут. Сначала деревенский дом купила. Потом отстроилась, одной из самых первых. А как он выл потом, когда тело увезли, как он выл!

– Пёс?

– Да, пёс. И пропал. А отпрыски его каждый год стали появляться, несмотря на то что их тут гоняют. Чёрнобелые, большие. Может, себе возьмёте? Вон какие хорошие. Или боитесь?

Кира неуверенно кивнула, у неё не было ответа на этот вопрос.

– Ну как знаете. – Медведица посмотрела на неё с осуждением. – Дело ваше.

– Вы простите… – Кире хотелось оправдаться, но она не знала, что сказать.

– Да что – простите? Я же не осуждаю, – сказала медведица осуждающим тоном.

10. В горькой печали надежда ей всё ещё тешила душу

Дом звал её опять, будто только дал поблажку, отпустил ненадолго, но Кира сопротивлялась, стояла во дворе, глядя на чёрные ещё газоны, и вдруг вспомнила совсем другую черноту: угольную, мажущую, страшную. Перед свадьбой Дина взяла её с собой смотреть место, где будет стоять их с Димой собственный дом, её подарок. Это снова было время без тумана, потому что с Димой, с его резкими поцелуями, с его деловитыми, словно по расписанию происходящими, ухаживаниями была связана Кирина надежда на другую жизнь. Поняв, что Дина отпускает её от себя в другую семью, Кира стала мечтать о том, что всё изменится: не будет больше слов, которые заставляют сжиматься от стыда, и физической боли. Да, Дима был резким, был холодным, но до свадьбы он не ударил её ни разу. Ему было наплевать на Киру, и она молилась о том, чтобы так же равнодушно он относился к ней и дальше.

И потому в день своего первого приезда в этот посёлок Кира чувствовала себя счастливой. Рабочие расчищали место под будущий фундамент, растаскивали горелые растрескавшиеся брёвна, лопатами сгребали истлевшее и спаявшееся в комки свидетельство чужой жизни, и как ни старалась она ступать осторожно, всё равно запачкала брюки и почему-то тыльную сторону ладони.

– Свинья, одно слово, – сказала ей безупречная, как всегда, Дина.

А Дима ничего не сказал, стоял рядом и молча смотрел на рабочих. И если бы Кира умела понимать такие вещи, то она бы поняла, что у него не было нужды говорить, потому что они с Диной были одно целое.

Художник, чья картина висела в гостиной, умер здесь, у неё во дворе, и здесь выл, провожая его, пёс, чёрный с белым, как сажа и пепел. Она заплакала бы, если бы могла. Но вместо слёз пришло воспоминание о мокрых носах, тычущихся в ладонь, живое и яркое, как будто носы в её ладони были прямо сейчас.

Кирилл вернулся рано как никогда – около шести. Было ещё совсем светло, Кира только начала готовить ужин. Он вошёл на кухню и поставил на стойку бумажный пакет, откуда достал бутылку вина и два граната:

– Это тебе. Или ты не любишь?

Кира пожала плечами, она не знала. Вина ей не наливали, словно она до сих пор оставалась ребёнком, сидящим за взрослым столом. Гранаты Дина считала грязными, их сок не отстирывался с одежды, долго оставался на пальцах и под ногтями, и Кира уже не помнила их вкуса, если вообще когда-нибудь ела. Кроме того, они действительно выглядели грязными. Их кожура не была гладкой