Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

и красной, как на картинке, она оказалась сморщенной, подвядшей и блеклой, с жёлтыми пигментными пятнами, как на старческой коже. Но когда Кирилл разломил первый фрукт, зёрна блеснули изнутри рубином, капли сока окропили стойку. Запах был тонкий и терпкий, едва уловимый. Пальцы Кирилла тоже окрасились соком, и он слизнул его, улыбнувшись. В этом его движении было что-то животное и притягательно-прекрасное. И сам гранат был чудом: старым снаружи, молодым и прекрасным внутри.

– Попробуй, – сказал Кирилл. – Кстати, где у тебя бокалы?

Кира махнула рукой на шкафчик, а сама подцепила пальцем и отделила от желтоватого ложа четыре плотно прижавшихся друг к другу упругих зерна. Вкус поразил её: горький, свежий и сладкий одновременно, это было самое вкусное, что она когда-либо ела в жизни. Он тёк по её горлу, как живая вода, наполняя её силой, наполняя её вены свежей кровью.

Глухо хлопнула вынутая из бутылки пробка, тёмное вино потекло в бокалы. Кира взяла один, поднесла к губам и вдохнула аромат, ещё более густой, насыщенный, зовущий.

И тут хлопнула входная дверь, звякнула, падая на полочку у зеркала, связка ключей. Зашуршала снимаемая куртка. Кира поставила бокал на стойку и прыгнула вперёд, к холлу. Порозовевшие было щёки окрасились белым, расправленные плечи ссутулились, и вкус граната был мгновенно перебит вкусом поднявшейся из желудка желчи.

– Собирайся, – сказала Дина, проходя на кухню стремительно, словно почувствовала там чужое присутствие.

Кира хотела заступить ей дорогу, но прочно укоренившаяся привычка заставила её отойти. Дина бросила на неё странный взгляд, словно почувствовала слабый запах грязного фрукта, исходящий от Кириных рук.

В кухне никого не было, и стойка была пуста: ни вина, ни гранатов, ни мятого бумажного пакета. Только на разделочной доске возле плиты лежал кусок так и не разрезанного мяса. Дина нахмурилась, провела пальцем по стойке, посмотрела на плафоны и, ничего не сказав, прошла дальше, в столовую. В доме было тихо. Кире показалось, что она сходит с ума: как будто Кирилла не было, как будто она придумала и его, и вино, и гранат, и небесно-голубую гитару.

– Чего ты таскаешься за мной, как собачонка? – сказала Дина. – Иди одевайся. Едем ужинать.

Кира послушалась, пошла наверх. В спальнях тоже было темно и тихо. Внизу хлопнула дверь Диминого кабинета.

11. Грозный, ужаснейший год низошёл на кормилицу-землю

Если Дима любил современные формы, минимализм и пустые пространства, то Дина наполняла дом вещами. Просторные комнаты были заставлены шкафами, столами, креслами, комодами и горками. Некоторые выглядели старинными и, Кира была уверена, такими и были. Солнце, даже проникшее в небольшие окна, растворялось в тёмном дереве, путалось в тяжёлых драпировках, гасло в пушистых ладонях ковров. Дом выглядел старинной усадьбой: мрачной, мёртвой, безжизненной. Он гасил звуки и делал каждого человека, прошедшего под массивными люстрами, мимо укрытых плотными абажурами торшеров, похожим на призрак, лишённый собственной воли.

У Дины обедали часто. Собирались все, семьёй, кроме её сыновей, краснощёких капризных близнецов, в десятилетнем возрасте отправленных в немецкую частную школу и дома почти никогда не бывавших. Только здесь Кира виделась с мамой.

Алина жила у сестры на правах приживалки, а официально – в благодарность о тех ненавистных годах, когда всё в одночасье рухнуло и ей приходилось одной кормить дочь и младшую сестру. Разговаривая об Алине с домашними, Дина любила повторять, что возвращает ей неоплатный долг.

У сестёр была большая разница в возрасте, десять лет. Их жизнь была, в общем-то, гладкой и сытой даже в тяжёлые перестроечные годы, даже с учётом незапланированно появившейся Киры. Алина залетела от однокурсника, который жениться не захотел и ребёнка не признал, а сразу же сбежал в Москву, но родители выручили, поддержали, не осудили и не выгнали. Алина окончила свой РГФ, потом устроилась на работу. Бабушка сидела с внучкой и присматривала за Диной, тогда только вошедшей в подростковый возраст. Мало того, она обшивала всю семью и могла сшить что угодно, вплоть до сумок и кожаных курток. Дед, несмотря на то что никогда в жизни не считался пробивным человеком, вдруг стал зарабатывать: не бросая основной работы на заводе, где время от времени платили-таки зарплату, он, мастер на все руки, брался за любую халтуру, от постройки сарая на дачном участке до разработки чертежей для какого-нибудь нового, вспыхнувшего и тут же сгоревшего производства. Его охотно звали, платили деньгами, вещами, продуктами. Самые тяжёлые годы удалось проскочить, и уже на отцовском заводе дела пошли так, что в халтурах не было больше нужды, как вдруг случилась беда с мамой. Один за другим грянули два инфаркта, второй оказался смертельным. Отец, нестарый ещё человек, продержался недолго, месяц молчаливо скользил по дому, потом заболел, сначала казалось – простудой, но как лёг однажды в кровать, так уже и не встал, словно открыл дверь и впустил в своё тело всё плохое, что только можно впустить. Через полгода его не стало. Сначала перебивались на крохотную Алинину зарплату, но потом дышащая на ладан конторка и вовсе умерла, и вопрос о выживании встал перед ней всерьёз.

Дина, бывшая в то время студенткой первого курса, со свойственной ей резкостью тут же сказала, что бросит строительный факультет и найдёт денежную работу. Не дожидаясь ответа сестры, стала спрашивать по знакомым и тут же нашла место крупье в казино. Хозяин смотрел на Дину маслянистыми глазами, оценивая большую грудь, узкую талию, чёрные блестящие глаза, и предлагал приличные деньги.

Но Алина сказала «нет», мысль о том, что она и её дочь будут сидеть на шее у ребёнка, который совершенно не обязан содержать их, жгла её невыносимо. Кроме того, работа крупье казалась ей сомнительной, опасной. И тут женщины с прошлой работы позвали Алину челночить.

Ездили в Москву, на Черкизовский, сутки – туда, сутки – обратно, день там. Девочки оставались вдвоём, Кире было семь, Дине – девятнадцать.

Мир без мамы стал холодным, обрёл странные, пугающие черты. Пространство и время больше не были такими, как раньше, они исказились, они ускользали. Утра потемнели. В первый же день Дина растолкала её и сказала, что, если Кира не успеет собраться, пойдёт в школу одна. Полусонная, растерянная, она лихорадочно чистила зубы, приплясывая на обжигающе холодной плитке ванной. Яичница оказалась остывшей, с противной склизкой плёнкой сверху и пригоревшим краем, привкус которого Кира чувствовала потом весь день. Причесала её Дина быстро и плохо, взмахивая расчёской как мясницким ножом. Хвост получился кривой, хлипкий, окружённый петухами.

Ни улыбок, ни ласковых прикосновений – только раздражение