Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

выжать из нас с вами побольше денег), совершил невозможное. Отчаявшись, как он рассказывал, найти ещё хоть одну вещь, он стал методично проверять архивные документы, оставшиеся от тех воспитанников Академии художеств, которые хотя бы предположительно могли общаться с Меньшовым. И вдруг в архиве неизвестного художника Петровичева Фёдор Александрович находит вот это письмо от Меньшова, которое и продаёт мне по космической цене. Но поверьте, оно того стоит. Слушайте: «Здравствуйте, мой любезный Николай Петрович! Не знаю, желанный мой, как благодарить тебя за нежность чувств твоих, отпечатанную сердцем в строках последнего письма твоего. Ох, дорогой мой, теснение духа чувствую такое, будто душа моя тело оставляет. Грусно мне, мой друг, очень грусно, так, что забыл, бывало ли когда так грусно. Вчерась поздно вечером получил письмо, писанное мне Василием, старостой в имении отца моего, которого я просил зделать мне одолжение и изыскать способы доставить мне в Петербург портрет покойной матушки моей, писанный мною третьего года в бытность мою в Меньшове. В писульке горькая получена весть: батюшка мой мало что матушку засёк розгами до самой смерти её собственноручно, он и самое упоминание о ней, кажется, решил изничтожить и посему приказал человеку своему, Сержанцеву, бездарю, писать поверх изображение собственной особы. Вот, мол, что значит итить противу него. Душа моя томится отчаянием. Прости, мой дорогой, ежели луч света в душу мою заглянет, покалякаю с тобой, а теперь, право, что-то чернила в пере сохнут. Ещё раз прости, будь здоров, я навек пребуду душой тебе преданный, твой весь. Меньшов».

Дина вложила картон с письмом в папку, накинула сверху вуаль микалентной бумаги, посмотрела на семью, зная, что никто не выразит никакого отношения, пока она не скажет, как им нужно к этому относиться.

– Так что я, – сурово продолжила Дина, – отвезла картину в Москву, к проверенным людям, на рентгеновское исследование. И вот что я получила.

Из другой папки, лежавшей на столе, Дина извлекла большую чёрно-белую фотографию, и тут все, даже Кира, ахнули, потому что на фотографии была сама Дина, только в праздничном кокошнике и в сарафане с галунами. То же узкое лицо, крупные глаза, густые чёрные брови с красивым изломом, скулы, подбородок – точная копия, лишённая ещё академической приглаженности поздних меныповских портретов. Совершенная. Живая. Идеальная, как образ, оставшийся в памяти покинутого ребёнка.

– Так что, Алина, под портретом нашего прапрадеда – портрет нашей прапрабабки, собственноручно им засечённой до смерти, – добавила Дина с удовольствием, смакуя жёсткие слова.

Мир перед глазами Киры покачнулся и поплыл. Всё смешалось: века, люди, палачи, жертвы.

– Сам её и засёк? Вот придурок, блин, – подала голос Лариса. – Козлина редкая.

– Ну да, – ответила, улыбаясь, Дина. Обычно замечания Ларисы бесили её, что замечали все, кроме самой Ларисы. Однако теперь она расположена была ответить, ей нравилось говорить на эту тему. – Жесток был батюшка. Своенравен. Девок портил, пороть любил сам, это верно. Вот как он умер, ты знаешь, Ларис? В пятьдесят два года поехал в санях в город, да лошади понесли. Ямщик выпал, а Салтыков в вожжах запутался. Да волочился за санями версты две, головой ударяясь обо что попало, и к воротам своего дома прибыл мёртвым. Уж очень удачно кучер выпал. И уж очень удачно барин запутался в вожжах – почему бы?

Кира смотрела на лицо убитого убийцы, на его повторение в раздавленной Алине, на Дину, которая всё ещё держала у лица фотографию забитой до смерти женщины. Кардинальная смена ролей, или даже хуже – смена масок на убийцах и жертвах испугала её, и этот испуг был новым, потому что он не усилил туман в её голове, а прогнал, рассеял окончательно, и она спрятала глаза, стала смотреть в пол, чтобы Дина не увидела её проясневший взгляд.

– Что она делает? – спросила Кира, когда они с матерью остались наедине.

Алина не ответила, словно не услышала. Она включила фильм, заняла привычную позу на диване: ноги поджаты, локоть на подлокотнике, подушка под боком. Кира, тоже по привычке, села рядом, слева, не вплотную, но так, чтобы между ними не мог бы сесть ещё один человек.

– Что она делает? – ещё раз спросила Кира. – Чем Дина всё время занята? Я её не вижу, она перестала приходить.

Алина снова не ответила. Не повернула головы, даже не напряглась, стараясь скрыть, что всё слышит. Тогда Кира сползла на пол, села перед ней, положила руку ей на колено.

– Мам? – сказала она, и воздух в её голове был кристально чистым, она даже видеть стала лучше, и от этого было больно глазам. – Мамочка. Ну поговори со мной. Пожалуйста.

Алине стало неуютно, она заёрзала, попыталась пересесть и невольно наткнулась на внимательный и ясный взгляд дочери.

– Мам?

Алина хотела встать, но Кира схватила её за руку, удержала, посадила обратно.

– Мама, поговори со мной наконец! Уж один-то разговор за столько лет я заслужила, правда? Я же знаю, что ты не овощ. Скажи, чем сейчас занимается Дина.

Алина испуганно вжалась в диван, словно пойманный маленький зверь. Её глаза заморгали, слеза скатилась по щеке, всего одна.

– Я не овощ, – сказала она. – Я всё слышу. Ты зря так думаешь.

– Я так не думаю, – осторожно ответила Кира. Она тоже ступила на неизведанные земли. Она тоже не знала, как это: разговаривать с матерью. – Я не как они.

– Они думают, я овощ. – Алина заговорила страдальчески, слегка подвывая и покачиваясь из стороны в сторону. – Они меня не стесняются, как собачки. А я всё слышу, всё понимаю.

– И что ты слышала?

– Динка свихнулась совсем. Не ест, не спит почти и похудела на пять килограммов. Бывает, лежит, не вставая, целые сутки. Таблетки жрёт горстями – не помогают. К детям не поехала. Когда заставляет себя встать – ищет.

– Что ищет?

– Убийцу.

Кира помолчала, в её голове не укладывалось то, что только что произошло. Она узнала то, что хотела узнать, и теперь не знала, что с этим делать.

13. Нерушимые скалы звуками песен своих чаровал и потоки речные

Дина привезла Киру домой и уехала. Дом был тих, словно скрывал не живого человека, а мёртвый камень. Кира вошла в темноту прихожей, прислушалась, сделала несколько шагов вперёд. Она была уверена, что, как только включит свет, сразу станет ясно, что никакого человека в доме нет и никогда не было. Наверное, она его придумала, как придумала вино и брызжущий соком гранат, исчезнувшие из кухни быстро и бесшумно. И вдруг сверху донёсся мягкий глубокий звук,