Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

словно плеснула в гроте тяжёлая волна. Ещё и ещё – и звуки сложились в мелодию. Кира скинула сапоги, в темноте поднялась на второй этаж и, замирая от волнения, открыла дверь в спальню. Там было пусто, но музыка всё ещё звучала – из гостевой. Она подошла к стене, прижалась к ней ладонями и лбом, и музыка потекла в неё и через неё лёгкой дрожью.

Мелодия становилась громче, к ней добавился чистый и сильный голос, очень красивый, просто невероятный, почти невыносимый, такой, что Кира захотела снова погрузиться в туман, но тумана не было, наступила болезненная ясность, и можно было благодарить Бога за то, что голос приглушает стена.

А потом она пошла туда, к нему, и села на край гостевой кровати, а потом легла и стала смотреть на его силуэт на фоне освещённого фонарём, розоватого, лихорадочного городского неба.

Он допел и спросил:

– Какая музыка тебе нравится?

– Я не знаю, – ответила Кира. Она действительно не знала. Музыка была для неё одним из множества тонущих в тумане шумов.

Он задумался, потом резко наклонил голову, словно помогая руке вырвать из гитары громкий и нервный аккорд. Эта мелодия была рваной, жгучей, Кире захотелось заесть её, как заедают горчицу, которой было съедено слишком много, как перец чили, как васаби. Она лежала, боясь вдохнуть, словно каждый вдох впускал в неё ещё немного нервной музыки.

– Что лучше? Первая или вторая? – спросил он, доиграв.

– Первая.

– Почему?

Она не могла объяснить, она не умела говорить о таких вещах.

– Я не знаю.

– Просто не нравится?

– Просто не нравится.

– А что тебе нравится?

– Я не знаю.

– Может быть, тебе чего-то хочется?

Этот обмен короткими репликами был для Киры мучителен и странен. Её заставляли делать то, чего она никогда не делала: думать о своих желаниях. А она не желала об этом думать.

– Хочешь, я ещё что-нибудь сыграю? Или нет?

И, чтобы он прекратил говорить, спрашивать, пытать её голову, в которой больше не было обезболивающего тумана, Кира сказала:

– Сыграй. Я хочу, чтобы ты сыграл. Но только чтобы было как та, первая. Не как вторая.

Кирилл поднял голову, подумал и, готовясь коснуться струн, сказал:

– То есть ничего тревожащего?

И потом она не слышала голоса, как не слышала перебора гитарных струн. Просто стало спокойно. Он развернул над ней огромное синее небо с белоснежными облаками, и облака эти падали вниз, на бескрайнее поле, на вызревший хлопок. В ручье плескалась рыба, чешуя ослепительно блестела на солнце, от ручья веяло свежестью и чистотой. Через хлопковое поле шли дедушка и бабушка, а за ними – мама, уже взрослая, с Кирой на руках, но ещё не сломанная, ещё с улыбкой, и жизнь была опять спокойной и счастливой. Это была жизнь до бесконечного страха. Это было время, когда Кира умела хотеть.

Звук стих в пустом и гулком доме, но остался у Киры в голове, и она вдруг отчётливо поняла, чего хочет. Мало того, она, оказывается, уже говорила это вслух, не успев понять, что делает:

– Я знаю, чего хочу. Хочу знать, что написано на твоей гитаре.

– «Вэл», – ответил Кирилл.

Он встал, прошёлся по комнате, включил прикроватную лампу, поднёс гитару поближе, и, приподнявшись на локте, Кира увидела в сплетении линий эти три буквы.

– Друзья меня так зовут по старой памяти, ещё с детства. Вэл – сокращение от фамилии Валентинов. А гитара – подарок жены. Ей нравилось меня так называть.

– Вэл, – повторила Кира. – Вэл.

Она старалась дышать глубоко и ровно, но на самом деле задыхалась, потому что он был рядом, потому что она чувствовала его тепло и губы его были так близко.

– Ну, и чего ещё ты хочешь? – спросил Вэл.

Она испугалась, подумала, что он разгадал её чувства и спрашивает именно об этом, и потому неожиданно сказала:

– Хочу щенков.

– Каких щенков? Просто щенков?

– Но это невозможно.

– Почему?

– Дина не разрешит. Ни за что не разрешит.

– А ты не говори ей.

Кира отстранилась от него, потому что боялась, что не сможет держать себя в руках. Делая вид, что просто думает, пожевала губу, упала на спину, головой на подушку. Ей нужен был воздух, нужно было отойти от него хотя бы на полшага. И тогда она сказала:

– Во дворе есть сарай для инструментов, он почти пустой. Можно прятать их там. Хотя она всё равно узнает. Ну и пусть узнает. Хуже, чем было, уже не будет.

За мусорными контейнерами стояла густая полоса ивняка, в котором скрывалась сточная канава. За канавой начиналось поле, заросшее густой травой. И по другую сторону от дороги тоже были канава и поле, только без ивняка- невероятный простор, над которым мерцало звёздами холодное апрельское небо. У Киры дух захватило, она упивалась новизной своего существования, как упиваются подростки, у которых всё случается впервые: и вечное небо наполняется новыми смыслами, и страшная прежде ночь манит тайнами, и даже терпкий запах помойных баков не раздражает, но делает живым и реальным то большое, что окружает маленького человека.

Лучи двух мощных фонарей обшарили площадку вокруг мусорных контейнеров, но щенков тут не было. Вэл нашёл их в зарослях ивняка, где они свернулись клубком в песчаной ямке у самых корней. Щенки были тёплые, размякшие, тяжёлые, со слипающимися от сна веками. Но едва они очутились на дороге и почуяли запах принесённого Кирой мяса, как глаза их широко распахнулись, хвосты бешено забили по воздуху и мгновенно повлажнели суховатые спросонья носы. Мясо закончилось быстро, так же быстро были слизаны с ладоней кровавые его отпечатки, и носы, скользкие, как маслята, стали тыкаться Кире в лицо, в шею, в подмышки и в бока. Она смеялась: тихо, хрипло, неуверенно, отмахивалась мягкими, расслабленными ладонями и тут же подгребала щенков под себя, словно птенцов. Она сидела на корточках посреди ночной дороги, её фонарь лежал рядом и освещал ботинки Вэла и немного асфальта. Остатки его луча пожирала темнота полей позади, и это было волшебно, словно новогодняя сказка. Щенки были тяжёлые, широколапые. Они врезались в Киру, как снаряды в подушечном бою, и она не выдержала, повалилась на асфальт, и её смех перестал быть зажатым и хриплым, Кира взвизгнула и расхохоталась чисто и звонко, но замолчала, когда Кирилл коснулся её плеч, чтобы помочь встать. Руки его были обжигающе горячими даже сквозь тёплую куртку. Он поднял её, поставил на ноги и наклонился, разглядывая её изменённое смехом лицо. И тут она впервые почувствовала, что страх может быть разным, и