Империя и ее соседи - Коллектив авторов

class="a">[158] для подсчета и оценки сил противника. Так, если у датчан действительно имелись начальные коварные планы напасть на Сверрира в Бергене и убить его, а не идти в Святую землю, то они были сорваны, и крестоносцы фактически оказались в заложниках у норвежского властителя и его верноподданных. Сам переход из Тёнсберга в Берген был подстроен Ульвом, который пугал датчан осенними штормами[159] и трудной навигацией в открытом море, что звучало столь же правдоподобно, как весьма убедительно в этом контексте выглядела оплошность лоцмана-норвежца при подстроенном им кораблекрушении. Кроме того, датчанам сложно было бы найти предлог, чтобы выступить против Сверрира в городе, прибытие в который спасало их от опасностей, каковые сулило неспокойное море. Любая агрессия с их стороны выглядела бы сущей неблагодарностью и позволяла людям норвежского короля, под которыми, безусловно, подразумеваются его дружинники, расправиться с ними.

В Бергене зачинщики из числа сторонников Сверрира подпоили крестоносцев, свалили на них вину за очередную устроенную иноземцами грандиозную попойку, подстроив так, что в возникшей поножовщине, в которой участвовал чуть ли не весь город, и в оскорблениях, нанесенных некой знатной горожанке, все обвиняли именно датчан. Для короля было важно, что бергенцы были готовы вырезать иностранцев всех до одного, если бы тому представился повод. Датчане поняли это и поспешили ретироваться, пока их не спровоцировали на новое побоище. Демонстративное примирение Сверрира (к этому приему в отношении оппонентов тот прибегал весьма охотно и часто) со Свеном, сопровождаемое велеречивым публичным обращением норвежского правителя к своему заклятому врагу, было только на руку королю, который уверенно играл в этом концерте первую скрипку. Конунг своим поведением в Бергене показал, что способен обеспечить и внутренний порядок, и спасти своих подданных от внешней агрессии.

Уход датчан из Бергена для того, чтобы продолжить путь в Святую землю, куда, возможно, они и не собирались (по крайней мере, не все), в «Истории похода» подан так, что те, несмотря на опасности плавания в открытом море, просто-таки рвались покинуть город. И это понятно, поскольку Берген из спасительного приюта фактически превратился для них в тюрьму, которая им вполне светила, вступи датчане в новую стычку с местными жителями, городскими властями и самим королем. А еще одно сражение с превосходящими силами норвежцев могло закончиться для них трагедией: единовременная гибель двухсот отборных воинов по меркам того времени – совершеннейшая катастрофа. Поэтому другого выхода, как выйти в море фактически на верную погибель, у датчан не имелось.

Заговор против Сверрира, был таковой задуман ими еще в Дании или родился по ходу экспедиции, провалился. В любом случае горе-крестоносцам не следовало скоро показываться на глаза королю Кнуту VI (1182–1202), который, в случае если эта акция была задумана для ликвидации Сверрира и, возможно, с его подачи, по головке их не погладил бы. Активные же боевые действия, для которых, таким образом, не представлялось повода, были исключены. Отдаться на милость волн стало для датчан фатальным ходом. В этом смысле торжественные проводы, устроенные Сверриром «крестоносцам» в Бергене, выглядят откровенным издевательством над ними. Впереди пилигримов ждала почти верная гибель, многих из которых она и постигла у берегов Фрисландии. Ненавистный Сверриру Свен Торкельссон избежал ее по чистой случайности.

Как видно, Сверриру удалось еще раз продемонстрировать высокую степень социальной ответственности королевской власти перед своими подданными, во всем проявив себя так, как этого от конунга ожидало общество. Во-первых, конунг смог защитить страну от очередного иноземного вторжения, умело предприняв разведывательные и военные акции, в которых он участвовал лично, что немаловажно. Во-вторых, король навел порядок в Бергене, предотвратив значительные жертвы и, кроме того, по местному закону добившись судебного решения в пользу униженной горожанки и других потерпевших лиц, чем продемонстрировал и единение со своим народом, и стремление восстановить справедливость, став воплощенным rex iustus. При этом он выказал милосердие даже в отношении своего лютого врага, с которым мог бы легко расправиться, таким образом посчитавшись с ним за прежние дела. Но и здесь конунг не пошел на поводу у собственной прихоти и беззакония.

Рассмотренный эпизод, отсутствующий в саге существенно дополняет наши знания как о событиях, происходивших в Норвегии (тем более что они были описаны их современником), так и представления о Сверрире не только как о политическом деятеле, но и блестящем публицисте.

Во второй части его выступления, посвященного изобличению пьянства, обнаруживается идейное ядро другого, гораздо более принципиального и полемического сочинения, также относящегося к риторическому жанру, каковым является «Речь против епископов». Последняя в интеллектуальном отношении – пожалуй, одно из наиболее выдающихся сочинений средневековой скандинавской литературы. Этот текст появился на свет в кругах, близких к Сверриру, в конце 1190-х гг.[160]. Кроме прямых и страшных обвинений, которые звучат от имени королевской власти в адрес епископов, что те уничтожили в Норвегии христианскую веру, впали в ересь, посягнули на исконные права монарха и народа, чем только раздули пожар затянувшегося внутреннего противостояния, «Речь против епископов», написанная по-норвежски с опорой на многочисленные и приводимые в ее тексте латинские цитаты из «Декрета Грациана» и Евангелий (всего числом сорок две) и последующий их перевод на родной для автора-норвежца язык, прямо или намеком обращается ко многим другим темам, которые являлись злободневными как для простых жителей этой страны в целом, так и для представителей ее политической элиты, в частности.

«Речь против епископов», где о пьянстве не говорится, называет главной причиной тех же грехов и недостойных поступков, о которых упоминается в ее предшественнице, помещенной в саге, уже не этот порок, а гораздо более опасную вещь – вероотступничество. Последнее, безусловно, опаснее привозимого в Норвегию немцами вина, дурманящего голову и изменяющего сознание, поскольку ведет к моральному разложению каждого отдельного человека и упадку общества в целом. Единственным спасителем и врачевателем для норвежцев, которые называются в «Речи против епископов» народом Божиим, оказывается их конунг. Одновременно он вынужден взять на себя также миссию духовного пастыря, которой пренебрегли епископы, в полном составе покинувшие родину и вверенное им стадо.

В обеих речах разговор заходит об утрате людьми своего имущества, а также понятия о том, как следует себя вести, что, в частности, ведет к вступлению на путь грабежа, умыкания женщин ради блуда и того, чтобы порочить безвинных, в числе которых оказывается их конунг. Разница в том, что если в саге и «Истории похода» в этом обвиняются все пьяницы без различия званий и общественного положения, то в «Речи против епископов» выпад направлен адресно в сторону мятежных прелатов, а также священников, в Норвегии остающихся, но поддерживающих