Империя и ее соседи - Коллектив авторов

Рассказы о путешествиях в новые земли в Средние века в контексте концепции всеобщей христианской истории

Д.Н. Старостин, Е.В. Кулешова

Аннотация. В статье исследуется взаимосвязь между жанром всеобщей христианской хроники и рассказами о путешествиях, создаваемых в эпоху Высокого Средневековья и раннего Нового времени. В частности нас интересуют представления историков той эпохи о месте рассказов о не-европейских народах (этнографических описаний) в концепции христианской истории. С XIII в. выработанные в Античности клише описания «иных» народов еще оставались в употреблении, но изменились представления авторов о том, в рамках каких жанров должны описываться «иные» культуры. Если в среде французских схоластов ключевым тезисом была идея об описании вновь открытых народов и историй о путешествиях к ним в рамках традиционной всеобщей христианской истории, то большинство рассказов путешественников из Италии и других южных регионов Европы не стремились быть вписанными в концепцию всеобщей истории. Однако идея о необходимости представлять открытие новых народов как часть божественного плана сохранилась, о чем свидетельствуют «Хроника» (Chronica) и «Книга и мире» (Weltbuch) немецкого гуманиста и теолога протестантского направления Себастьяна Франка (1499–1542).

Ключевые слова: Средние века, раннее Новое время, всеобщая христианская хроника, путешествия в «иные» земли, этнографические описания.

Старостин Дмитрий Николаевич, к. и. н., доцент кафедры истории Средних веков, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет» (Санкт– Петербург, Россия), d.starostin@spbu.ru

Кулешова Елена Владимировна, к. и. н., доцент кафедры истории Средних веков, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет» (Санкт-Петербург, Россия), e.kuleshova@spbu.ru

В настоящем исследовании мы задались вопросами, как в эпоху Позднего Средневековья и раннего Нового времени соотносился жанр традиционной всеобщей христианской хроники с появившимися рассказами о путешествиях в иные доселе неизведанные земли и каковы были представления мыслителей той эпохи о месте этнографических описаний о не-европейских народах в концепции христианской истории. Была ли связь между традиционной средневековой христианской всеобщей хроникой и антропологическим исследовательским дискурсом об образе «иного», создававшимся начиная с XIII в.

Античная этнография оказывала значительное влияние на европейскую традицию описания новых народов в раннем Новом времени[171]. Недавние исследования выделили двух гуманистов, работы которых, посвященные погребальным обычаям разных народов, можно считать основой научной антропологии, построенной уже на новых, не античных основаниях. Речь идет о Джан Винченцо Пинелли (1535–1601) и Клоде Гишаре (1545–1607)[172]. Современные исследователи относят к «антропологическим» также работы таких ученых-гуманистов XVI в., как Клод Фоше (1530–1602) и Этьен Пакье (1529–1615) во Франции и Онофрио Панвинио (1529–1568) и Лоренцо Пигнориа (1571–1631) в Италии[173]. Однако медиевисты помнят, что попытки описания иных народов начались сразу после соприкосновения европейцев с народами Ближнего Востока и Центральной Азии в результате Крестовых походов. В настоящей статье нас интересует взаимосвязь (или ее отсутствие) между всеобщими историями и антропологическими по характеру сочинениями, в которых описание новых народов стало проникать в исторические труды, и какой эффект этот процесс имел на изменения в историописании эпохи Возрождения.

Наш основной тезис состоит в том, что принципы и характер описания не-европейских народов в сочинениях, написанных в жанре всеобщей истории, прошли через две стадии в период между Высоким Средневековьем и раннем Новым временем. С началом ознакомления европейцев с народами Евразии с XII в. античные клише были еще очень сильны, и в описании господствовало общее мнение о «дикости» этих народов и их неприспособленности к условиям городской жизни, которая являлась основой Античного общества и миросозерцания.

Формирование этнографического дискурса началось еще в древней Греции в период между Гомером и Геродотом. Как отмечают исследователи, соседние с греками народы были частью кругозора населения полисов и регионов в Пелопоннесе[174]. Спектр образов для описания иных был достаточно большой. Радикализация образа «другого» именно как «варвара» произошла в период войны с Персидской империей в начале V в. до н. э. В дальнейшем острота этого противопоставления постепенно снизилась, а интерес к соседним народам остался. Современные исследования показали, что интерес к другим народам и культурам продолжал существовать в Византии в течение всего Средневековья[175]. Но особенностью этих рассказов об иных культурах было то, что они в целом были написаны в рамках старых канонов и являлись отражением традиционной дихотомии по отношению к другим культурам[176]. Характерной деталью восприятия античными историками и этнографами других народов было их подчеркивание «инаковости» последних, которое выражалось в терминах, впоследствии хорошо изученных К. Леви-Строссом[177]. Ряд критических отличий представителей «цивилизации» от «варваров» состоял в том, потребляли ли они приготовленную пищу или сырую (как скифы Геродота), обладали ли они застольными манерами, и имели ли они представление о браке. Более того, поскольку представители античной цивилизации видели себя цивилизацией городских, полисных жителей, то дихотомия «город»-«не город» рано стала одним из способов определения различий между культурным сообществом и его «варварскими» соседями. Описание ряда народов как кочевых имело как позитивный (скифы, массагеты), так и негативный характер (гунны), но оно всегда было способом подчеркнуть отличие между «цивилизацией» и ее оппозицией. Этот стандарт этнографического описания был всеобъемлющим и широко распространенным.

Если позднеантичные авторы, например, Аммиан Марцеллин, еще могли позволить себе повторить Гая Юлия Цезаря (De bello gallico) и Публия Корнелия Тацита (Germania) и дать большую этнографическую вставку, посвященную галлам, то установление, начиная с конца IV в., всеобщей христианской истории Евсевия Кесарийского, Иеронима Стридонского и Руфина Аквилейского в качестве нормы для историописания исключило возможность вставки этнографических описаний. До конца Высокого Средневековья основным источником, в которых эти традиционные описания могли появляться, были сложившиеся еще в Поздней Античности хроники.

Антропологический дискурс, рассказы об иных, не-европейских народах, с которыми европейцы столкнулись после того, как жанр всеобщей христианской истории уже возник, присутствовал в средневековых хрониках крайне редко. Какими принципами руководствовались средневековые ученые, историки или путешественники, когда выбирали, в какой форме представить свои впечатления?

К наиболее известным всеобщим историям Позднего Средневековья, у которых можно указать автора, относятся «Сумма всей истории» Гонория Августодунского[178], «Цветы истории» Роджера Уэндовера, «Зерцало истории» Винцента из Бовэ[179], «Хроника» Гильома из Нанжи, «Гигантский кодекс» (Codex Gigas) Германа, «Море историй» Джованни Колонна, «Цветы хроник» Бернара Ги, «Цветы историй» Матвея Парижского, «Полихроника» Ранульфа Хигдена, «Скалахроника» Томаса Грея, «Малая хроника» Джеффри Бейкера или Уолтера из Суинброка, «Историческое зерцало» Ричарда Сайренчестерского, «Bouquechardiere» Жана де Курси (Jean de Courcy)[180]. Это далеко не полный список, но в целом для всеобщих хроник той эпохи характерна одинаковая структура и тип