Королева. Последняя биография Елизаветы II - Эндрю Мортон

его до слез. Важный деятель консервативной партии виконт Темплвуд, известный как сэр Сэмюэль Хор, написал в газете Times: «Возможно, Корона поможет расширить существующий ныне круг Содружества свободных людей различных рас»19.

В своем радиообращении принцесса отметила, что находилась в тот момент за 6 000 миль от места своего рождения, но что это совсем не означало, будто она была в 6 000 миль от дома. Это был завуалированный комплимент южноафриканским хозяевам, хотя и не совсем правдивый. Хотя преданная Бобо Макдональд, как всегда, принесла утренний поднос с чаем, а сестра и родители за завтраком преподнесли свои подарки, но свой 21-й день рождения Елизавета отметила в компании совершенно незнакомых людей. Они желали ей всяческого благополучия, но не были ее друзьями или родными. В день своего совершеннолетия принцесса поняла, что в предстоящей жизни, посвященной долгу, личное счастье и удовольствия занимали незавидное второе место. Весь день у нее болела голова. Она провела его в окружении порой навязчиво любезных незнакомцев, в то время как человек, которого она любила, находился на расстоянии многих тысяч миль от нее.

Последней каплей стало то, что на первом из двух балов в ее честь неуклюжий, хотя и симпатичный регбист по имени Неллис Болус не только отдавил ей ноги своими огромными ботинками 13 размера, но умудрился чуть не загнать ее на каминную решетку. Последние гости, покидая зал, видели, как сестры, скинув бальные туфли, сидели на лестнице, растирая уставшие лодыжки и хихикая 20.

Однако Елизавету ждала блестящая компенсация. На втором балу, устроенном в Доме правительства, генерал Ян Смэтс подарил принцессе великолепное ожерелье из двадцати одного бриллианта идеальной огранки в 52 грани. Позже она называла их своими «лучшими бриллиантами»21.

Речь в день совершеннолетия стала личным триумфом Елизаветы, но эмоциональный призыв к социальной инклюзии и расовой интеграции упал на бесплодную почву, по крайней мере в Южной Африке. Через год к власти пришла национальная партия, и жестокая система апартеида была возведена в ранг закона. Неофициально политика расовой сегрегации уже действовала во время пребывания в стране королевской семьи.

Короля возмутило, что ему не дали вручить медали черным ветеранам и пожимать старейшинам руки. Во время прогулок или поездок королевской семьи местное черное население стояло по одну сторону улиц, а белое – по другую. Для принцесс это стало шокирующим открытием. Елизавета уже научилась видеть то, что скрывалось за официальными протокольными фасадами, и во время поездки у нее начали открываться глаза на реалии жизни в Южной Африке. Она понимала, почему отец, которого бесил контроль со стороны организаторов поездки, называл их белое полицейское сопровождение «наше гестапо». Принцесса писала королеве Марии: «Зулусы сегодня – это сломленные люди, совсем не такие, которых ожидаешь увидеть после рассказов об “огромных зулусах” (из военного фольклора). Союзное правительство уничтожает их традиции и обходится с ними безжалостно, что печально»22.

В течение поездки король не только не оживился и не расслабился, но наоборот, становился все более раздражительным. Даже Смэтса беспокоило ухудшающееся здоровье короля и участившиеся вспышки неконтролируемого гнева. Во время «зубовных скрежетов», как называли такие припадки в семье, король – и это хорошо знали его приближенные – пинал ногами корзины для бумаги и рвал на мелкие куски банные мочалки. Однажды Белый поезд сделал остановку у уединенного залива Индийского океана, чтобы король мог там поплавать в одиночестве. «Самый одинокий человек в мире», – так описал монарха журналист Джеймс Камерон в те дни 23.

Лечение покоем во время путешествия совершенно не удалось. После поездки король похудел на 16 фунтов[5] и выглядел еще более изможденным. Трудности турне, казавшегося бесконечным, и постоянная боль в ногах расстраивали короля, но он находил утешение в семье. Тому был постоянным свидетелем Питер Таунсенд, сопровождавший королевскую семью в качестве конюшего: «Волны любви шли от отца к матери, от сестры к сестре, от родителей к дочерям и обратно». Он даже полагал – несколько оптимистично, принимая во внимание враждебность со стороны национальной партии к королевскому визиту, – что любовь членов королевской семьи друг к другу оказывала влияние на весь мир: «Эти волны (любви) выплескивались во внешний мир, они трогали тысячи миллионов сердец, что, в свою очередь, порождало обратную гигантскую волну любви к монаршей семье».

Этот романтический взгляд скорее всего соотносился с его собственными чувствами в отношении членов королевской семьи, вернее, к одному из них. Именно во время поездки в регион, который он описывал как «рай», Таунсенд, в то время женатый и имевший двух сыновей, влюбился в принцессу Маргарет, шестнадцатью годами его младше. Их любовный роман начался на глазах королевской семьи, придворных и сопровождающих журналистов. Ежедневно утром и вечером принцессы в сопровождении Таунсенда и помощника личного секретаря Майкла Адина катались верхом по саванне или вдоль морского берега. «Мы неслись в прохладном воздухе через пески, через вельд, и это были самые прекрасные минуты дня», – писал Таунсенд. Именно во время этих восхитительных и с нетерпением ожидаемых ежедневных ритуалов 16-летняя принцесса «страстно влюбилась»2425 в своего спутника по конным прогулкам, как она позднее признавалась.

Будучи благоразумной, старшая сестра вначале считала увлечение Маргарет женатым полковником простой блажью молоденькой девушки. Однако позднее ей пришлось более серьезно отнестись к их растущей близости.

Елизавета имела огромный успех во время поездки, ее нашли здравомыслящей, проявляющей заботу о других, искусной собеседницей с хорошим чувством юмора и с энергичным деловым подходом к повседневным королевским делам. Ее стиль, который можно описать как «давайте покончим с этим делом», отличался от стиля матери, которая любила оттягивать решение дел и имела склонность к театральности. У Елизаветы вошло в привычку подталкивать мать зонтиком, если та задерживалась. Принцесса даже могла сделать «выговор» отцу, если он становился слишком невыносим, недаром некоторые придворные называли ее полковником. Но вообще Елизавета была, что называется, «мечтой подчиненных», всегда внимательной к нуждам других. Фанатичный приверженец наследницы Дермот Морра рассказывал, как на его глазах она взбиралась по гранитному холму в одних чулках, отдав свои туфли матери, когда та сломала каблук 26. Томми Ласселс писал жене о «потрясающей» трансформации принцессы Елизаветы. «Она удивительным образом изменилась, и в совершенно правильном направлении»27.

Король сделал горькое и проницательное замечание о своей любимой дочери во время посещения могилы бывшего премьер-министра Сесила Родса. Один из сопровождавших его министров спросил, пойдет ли их величество вместе с дочерью к могиле. Покачав головой, король посмотрел на удаляющуюся от надгробия фигуру дочери и произнес: «Вот