Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

выражение!). Он принялся косить, стоя в воде, проделывал это с неподражаемой ловкостью и сам переносил траву на сухое место. Вода была столь холодна, что все, помогавшие ему, занемогли, мой младший брат захворал перемежающейся лихорадкой. Но ужаснее всего косьба в воде отразилась на отце, который работал дольше других. На этого богатыря напала ползучая лихорадка, около двух лет она неприметно подтачивала его силы.

Мне еще не довелось рассказать о старшем сыне моей матери: он стал лекарем и отличился на этом полезном и благородном поприще. Он успешно лечил отца и мать, хорошо зная их натуру. То ли ему помогало его искусство, то ли вера в него пациентов, которая бывает действеннее лекарств. Этот превосходный молодой человек умер двадцати шести лет, упав с лошади; после него осталась молодая вдова, родившая сына после его смерти. Во время болезни, преодолевая страдания, Эдм Ретиф повторял: «Ах, если бы со мной был бедный Бужа!». То была его единственная жалоба.

Отца Антуана Фудриа уже не было в живых, когда заболел Эдм Ретиф, и его причащал молодой кюре. Юный служитель алтаря отнесся к умирающему старцу с редким вниманием и проявил к нему необычайное уважение. Болезнь Эдма Ретифа волновала весь приход, старики в слезах теснились в его комнате, а остальные, стоя на коленях во дворе, молились о его выздоровлении.

Молодой кюре, напомнив присутствующим о необходимости заблаговременно готовиться к смерти, добавил, обращаясь к богу: «О, господи, сегодня ты сойдешь в достойное святилище, ибо тело праведного человека прекраснейший храм для божества. Мужайтесь, достойный отец (кюре впоследствии говорил, что не дерзнул назвать умирающего братом), вы или останетесь в живых по нашим молитвам, или будете вкушать блаженство на лоне Авраамовом со всеми праведниками, которым вы уподобились. Но среди всех праведников, смею сказать, нет более достойного славной награды, чем добрый отец семейства, который сделал всех своих близких счастливыми и добродетельными; дал церкви достойных служителей, отечеству храбрых защитников, государству — полезных граждан на всех поприщах, особенно же — примерных и плодовитых матерей семейств. На небесах встретят вас радостными кликами, и святой патриарх Иаков, и все святые первых веков, которых вы чтили, подведут вас к подножию престола, на котором восседает Сущий во веки, и т. д.».

Подобное напутствие было во вкусе почтенного старца и тронуло его до слез. С этой минуты он ждал смерти спокойно и даже с радостью; его тревожила лишь скорбь моей матери.

Его больше нет! Всемогущий боже! Не стало достойнейшего твоего творения! Ибо добродетельный отец — твой живой и святой образ на земле! Будьте же благословенны, отец, и из обители праведных воззрите милостиво на вашего скорбного сына! Аминь.

Во имя справедливости я, пожалуй, должен сделать этому добродетельному человеку упрек. Он хотел непременно всех своих детей вывести в люди. Лишь одного сына он сделал пахарем. Он дал нам образование, не жалея на это средств, и даже тратя больше, чем позволял его достаток. Всех нас он предназначал к жизни в Париже. Вероятно, он помышлял при этом о достойном господине Помбелене и о тех благах, какими мог бы воспользоваться, если бы остался в столице. Мечтая о том, чтобы мы устроились в Париже, отец решительно отговаривал нас от жизни в провинциальных городах.

— Дети мои, — непрестанно убеждал он нас, — звание человека столь почетно, что следует избегать всего, что его унижает. Между тем достоинство человека нигде так не попирается, как в маленьких провинциальных городах. Пять-шесть влиятельных лиц держат себя там как хозяева, и как бы из милости терпят остальных обитателей, тех, что приносят пользу, — обрабатывают землю, занимаются торговлей и ремеслами. Мне приходилось видеть, как возмутительно ведут себя в общественных местах эти самозванные хозяева, в чьих руках главные должности в магистратуре, а следовательно, и вся власть. Я умер бы с горя, если бы мне пришлось жить в таком городке. В Париже, напротив, человек даже свободнее, чем здесь. Там над всеми лишь один господин. Если герцог или пэр обдаст вас на улице грязью, вы можете отплатить ему тем же. Вот вам доказательство, какая свобода царит в этом огромном городе; там не только созерцаешь народ во всем его величии, там люди дышат благодатным воздухом и драгоценным ароматом равенства. На Париж я всегда взирал издалека с нежным сыновним чувством как на родную мать. По правде сказать, эта мать бывает немного капризной, порой даже очень суровой, но чаще всего она балует своих детей и портит их. Не стану говорить о развлечениях и увеселениях, какие обретаешь в Париже; в этом большом городе происходит нескончаемое представление: сцены сменяют друг друга на каждом шагу и всякую минуту. Но вот что лучше всего в Париже: он — подобен открытой книге, которую вы читаете весь день. Если вы ничем не заняты, ступайте на набережные, перелистайте книги, которые продают букинисты. На гравюрах изображены великие исторические события, и если вы получили кое-какое образование, вы можете его пополнить на этих прогулках, даже если у вас много дел. В Париже в любой момент вы можете оказать услугу ближнему, даже не открывая кошелька, если вы не богаты. В любое время вы можете заглянуть в церковь; день и ночь там возносят хвалу богу. Добавьте к этому, что в столице больше заботятся о теле: ухоженное и свежее, оно походит на розу в утренний час, когда солнце и пыль еще не высушили росу на ее лепестках. Я не осуждаю парижан за их любовь к нарядам: их одежда придает им довольный и независимый вид[162]; женщины там в сто раз любезнее, чем в других местах. Да, дети мои, выбор только один: Париж, или наша деревня! Но все же — лучше Париж!

Я на опыте убедился, что сей достойный человек в своем роде был прав, считая столицу убежищем для угнетенных и отрадой рода человеческого: Париж и впрямь — порождение человеческого гения, и впечатление от него трудно выразить словами. Но нравственность подвергается там изрядным опасностям. Увы! Присущ ли порок столице, или тот, кто в ней развращается, уже приезжает туда с порочными наклонностями? Эдм Ретиф остался в Париже столь же чистым, как и на лоне природы... Счастливый смертный! Счастливое отечество, имеющее подобных тебе сыновей!

Отец оказался пророком, ожидая, что столица будет благоприятным поприщем для его детей. Если бы не превратности судьбы, двое его сыновей обрели бы в столице, подобно отцу, свое счастье. Шарль Ретиф, безвременно погибший в Ганновере,