Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

выдумщиком и отличался пылкостью. Он унаследовал дух своего деда — Пьера Ретифа, живость нашей матушки и облик отца. Этот, подававший большие надежды юноша был убит в 1757 году в Ганновере, служа в Овернском полку; ему не было еще и семнадцати лет.

Самый младший — Пьер, жил в отцовском доме. Как я уже упоминал, снисходительность, какую проявлял отец в старости, отразилась на воспитании Пьера. Он умер 5 августа 1778 года, оставив семерых детей, из которых четверо — мальчики. Прибавлю, что мы получаем хорошие отзывы о старшем (ему лишь двенадцать лет): он прилежно работает, бережлив и любит сельское хозяйство. Дал бы бог этому внуку походить на Эдма Ретифа и воскресить память о нем в крае, которому тот служил всю жизнь, принося великую пользу!

Когда кто-нибудь из нас совершал поступок, ему тотчас строго выговаривали. В зависимости от тяжести проступка отец устанавливал степень наказания, или подвергал какому-нибудь лишению или прибегал к порке. Провинившегося приговаривали к тому или иному ограничению на несколько дней, и всякое утро ему повторяли, за что он наказан. Если предстояла порка, ее откладывали на неделю. Следующее за выговором наказание объявлялось в таких выражениях: «Сын мой (имярек) или дочь (имярек), через неделю, в таком-то часу, вас будут за вашу провинность сечь, дабы сие послужило примером вашим братьям и сестрам. Порка будет совершаться мною или (если наказывалась дочь) вашей матерью». Этот приговор объявлялся всего один раз. В назначенный час виновного призывали, и обсуждалось его поведение за истекшую неделю. Если оно признавалось отличным, его прощали; если оказывалось посредственным, порка была умеренной; если — плохим, экзекуция была... изрядной. Отцовскую порку я испытал дважды: после нее две недели было больно сидеть. Излишне говорить, что скрыться от наказания было невозможно. Однако порка была чрезвычайным наказаньем и назначалась лишь за самые серьезные проступки. Секли меня оба раза без всякого снисхождения. Большинство детей, тем более два старших брата и сестры, этой каре не подвергались.

Совершив хорошие поступки, дети удостаивались похвалы, это происходило в тот же день, вечером, когда вся семья была в сборе; чем выше была проявленная доблесть, тем больше хвалили.

Так, одного из сыновей похвалили за то, что, находясь в поле, где он сторожил зерно, рассыпанное для просушки на полотнищах, он отдал больному бедняку принесенный им завтрак — молочный суп и свежее яйцо. За похвалой последовало отцовское благословение.

Другой удостоился похвалы за то, что самоотверженно бросился выгонять скот с чужого поля, и тем избавил хозяина от убытков, а владельца скота от штрафа и платы за потраву; мальчику было в то время восемь лет.

Один из нас получил похвалу — в не менее торжественной обстановке, — за то, что в десятилетнем возрасте отбил от волка овцу, смело напав на него с окованной железом палкой. Подбежавшие ему на помощь люди подтвердили, что мальчик один справился с хищником.

Торжественных похвал удостоилась дочь за то, что устыдила толпу жнецов, осыпавших бранью бедную приятную на вид сборщицу колосьев; более того, она разделила с девушкой завтрак, чтобы внушить к ней уважение. Дабы показать жнецам всю низость их поведения, Эдм Ретиф прибег к трогательной церемонии и вслед за тем перевел сборщицу колосьев в разряд жниц, доставив ей хороший заработок.

Старший сын, досточтимый Эдм-Никола Ретиф, в юности неоднократно удостаивался похвал за проявленную им скромность, сыновнюю преданность и сострадание к людям.

Старшая дочь Анна заслужила похвалы, уже будучи замужем, за примерное ведение хозяйства. Своего распущенного, нерадивого мужа она исправила, проявляя кротость, услужливость, всячески его поощряя, трудясь с нарочитым усердием, и делая за мужа все, что было в ее силах, а порой и сверх сил.

Мари Ретиф, проживая в Париже, удостоилась заочных похвал за свое поведение в этом городе: редкое добронравие девушки засвидетельствовали ее хозяйка и одна из наших теток. Мари была хороша собой и подвергалась кое-каким испытаниям, из коих вышла с честью, проявив мужество и скромность.

Излишне указывать читателю на пользу, какую приносило такое поистине патриархальное воспитание, способствуя укоренению добрых нравов. Иные из детей нашей семьи отведали соблазнов развращенного света и несколько лет вели разгульный образ жизни, предаваясь опасным наслаждениям, но своевременно они взялись за ум и стали вновь проводить в жизнь добрые правила.

Я опускаю немало подробностей, дабы меня не обвинили в мелочности. Но сказанное мной, думается, может дать представление о достойном человеке, коему я обязан жизнью.

Эдм Ретиф заслужил прозвище «Правильного человека», о котором мечтал всю жизнь. Ему ежедневно приходилось слышать, что его так величали. Но однажды вечером он случайно подслушал разговор между пастухом Жаком Блэзом и работником Жерменом и это, конечно, доставило ему удовольствие.

— Жако. Скажите мне, Жермен, почему это, говоря о нашем хозяине, его называют «Правильным человеком»? — Жермен. Разве ты не понимаешь, что это означает? — Жако. Малость кумекаю, да кое-что мне неясно. — Жермен. Знаешь ли ты, что такое хороший отец? — Жако. Знаю... — Жермен. А хороший муж? — Жако. Ну да. — Жермен. А хороший хозяин? — Жако. Еще бы. — Жермен. А хороший судья? — Жако. Малость знаю. — Жермен. Который с каждым обходителен, боится бога? — Жако. Да, все это я понимаю. — Жермен. Вот все это и значитбыть «Правильным человеком». — Жако. Вот, я и узнал! Ей-ей, нашего хозяина прозвали по заслугам: он таков, как вы говорили, Жермен.

Вечером, после ужина, «Правильный человек» сказал в кругу домашних: — Дети мои, я мечтаю оставить вам некое наследство: хочу, чтобы куда бы вы ни пошли, с кем бы ни встретились, всякий раз, узнав, что вы мои дети, вам тотчас сказали: «А, так вы сын Эдма Ретифа! Правильный был человек!» Поверьте мне, дети мои, это стоит дороже, чем если бы вам сказали: «То был богатый человек! То был ловкий человек! То был ученый человек. Он один победил целую армию, и король сделал его графом, маркизом, герцогом, или чем там еще можно сделать!» Дети мои, вы только начинаете жить, но сколько бы вы ни прожили, не имейте иной цели, не ищите другой славы, как заслужить это прекрасное и полезное звание; ведь если вы его заслужите, вам под конец его дадут. — Как дали его вам, хозяин, — сказал Жермен. — Все вас так называют, и особенно мы, ведь мы видим вас всякий день, и вы от нас ничего не скрываете! — Возблагодарим же бога, Жермен!