Некрополи Петербурга: Адамовы головы, холерные кладбища и Гром-камень - Маргарита Николаева

декоре видели отсылки к смерти и похоронам: «…везде елки, елки без конца, словно на похоронах по первому разряду. <…> Народа — гибель. <…> Ни шуток, ни смеха — точно громадная процессия медленно движется за гробом, или крестным ходом». Отдельные места в городе прямо напоминали кладбище: «Отступя от памятника [“Медного всадника”. — Прим. авт.], полукругом расставлены, начиная от царской палатки, увитые ельником мавзолеи со щитами на них. На каждом щите — года смерти царей: 1725 — год смерти Петра, 1727 — Екатерины I, и т. д., и т. д. <…> Не забыт и несчастный Иоанн Антонович: год его царствования красовался тоже. На последнем мавзолее виднелся на щите только вензель: H. II. Впечатление было такое, словно мы попали на Александро-Невское кладбище. Чья фантазия родила эти мавзолеи — не знаю!»

Однако куда больше центр Петербурга стал напоминать кладбище в 1905 году — году, когда началась первая в стране революция, страшным событием которой стало 9 января, Кровавое воскресенье — расстрел мирной демонстрации рабочих на Дворцовой площади. В тот день погибли 130 человек, их имена были приведены в газете «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции». Впоследствии погибших — не всех — похоронили в братской могиле на Преображенском кладбище. Однако список в 130 имен сразу же был поставлен под сомнение: полагали, что власти могут специально преуменьшать количество жертв, а настоящее число погибших может идти на сотни и даже тысячи.

Упущения в этом списке действительно были: например, очевидцы сообщали о погибших во время стрельбы детях, однако в списке нет ни одного ребенка.

При этом даже тогда, в 1900-е, не все соглашались с этими цифрами. В 1908 году писатель и библиограф С. Минцлов специально поехал посмотреть на могилы жертв 9 января: «…как-то странно в ряд, без насыпей, стояло несколько разноцветных деревянных крестов. Эта-то площадка и оказалась братской могилой; на ней толпилось человек пятнадцать простонародья. Кресты были исписаны ругательствами по адресу Николая II. На крестах значилось несколько имен убитых 9 января; поставить их разрешили с трудом и то только недавно; раньше могила эта представляла собой подзаборный пустырь с бугром. <…> Могила в общем не велика; утверждают, что в ней положено 1500 человек, но верить этому не приходится; глубина ее быть сколько-нибудь значительной не могла, благодаря близости подпочвенной воды, и если положено там 200 человек, то и этого чересчур много. Вероятно, часть убитых, кроме, конечно, отысканных и увезенных родственниками, похоронили в разных местах. Осмотр братской могилы убедил меня в неимоверности раздутости цифры январских жертв»[122].

Преображенское кладбище, впрочем, в публичном поле появлялось не только как место погребения террористов и жертв революции. В 1907 году в городской думе снова обсуждали «…самый существенный и самый практический вопрос: вредит ли здоровью жителей кладбище»[123]. Уже встречавшийся нам на страницах этой книги А. Н. Оппенгейм в докладе думе наконец-то заключил, что «…при хороших, соответствующих почвенных условиях и при правильном ведении кладбищенского дела общественное здоровье опасности со стороны кладбищ не подвергается». Казалось бы, можно выдохнуть, но не тут-то было: Оппенгейм заметил, что этих двух условий как раз и недостает кладбищам Петербурга! Далее он объяснил, что основаниями для закрытия городских кладбищ были «насыщение почвы продуктами трупного разложения» и появление из-за этого «могильного запаха», который, может быть, и безвреден, однако «…производит неприятное впечатление и лишает атмосферный воздух… чистоты». Кроме того, по его словам, городские кладбища еще в 1870-е были переполнены: в дешевых разрядах Смоленского православного кладбища тела якобы зарывали всего на 6 вершков (26,4 см), что было грубым нарушением правил, а в некоторых разрядах Митрофаньевского захороненные зимой гробы и вовсе стояли в воде, поскольку весной неглубокие могилы просто вымыло. Однако кроме уже известной нам риторики о плохом состоянии городских кладбищ, доклад 1907 года имел в себе и кое-что новое — критику загородных кладбищ, в частности Преображенского.

Могилы жертв Кровавого воскресенья на Преображенском кладбище, 1905.

Wikimedia Commons

Оппенгейм отметил, что при планировке Преображенского кладбища была допущена крупная ошибка: полагалось, что и оно, и Успенское кладбище смогут функционировать вечно за счет своей обширной территории. При этом совершенно не учитывался кладбищенский период и рост населения Петербурга, особенно населения бедного. Поэтому-то бесплатные и дешевые разряды кладбищ оказались вскоре переполненными. По мнению А. Н. Оппенгейма, это переполнение еще не являлось критическим, однако в скором времени могло потребовать расширения кладбища и изменения его планировки, изначально рассчитанной на другую скорость захоронений. Был сделан ряд выводов касаемо как устройства Преображенского кладбища, так и городских некрополей вообще, и вновь — на этот раз подробнее — был поднят вопрос об учреждении в Петербурге «крематориума».

Кладбищенский период — время, за которое тело успевало разложиться в почве определенного кладбища и освободить место под новое погребение. Кладбищенский период не был универсальным, он зависел от свойств почвы. Аналогичное понятие существовало и в Европе.

Идея кремации пришла в Россию из Европы, где с середины XVIII века велись дискуссии о возможности такого метода захоронения. Первый крематорий был построен в Милане в 1876 году, после чего они появились в Германии (1878), Франции (1887), Швеции (1887), Англии (1885). В своем очерке о «крематориуме» А. Н. Оппенгейм подчеркивает, что с религиозной точки зрения после отпевания тела безразлично, «…опускается ли он [труп. — Прим. авт.] в могилу с тем, чтобы в течение многих лет, служа пищей червям, подвергаться отвратительному уничтожению и превращению в прах посредством гниения и минерализации, или вдвигается ли он в особо устроенную печь с тем, чтобы при температуре воздуха, нагретого от 850 до 1000 градусов, превратиться в тот же прах через 1,25–1,5 часа времени»[124]. Автор говорит о возможности использовать «огненное погребение» для погибших от заразных болезней, а также для тех, у кого нет родных (то есть тех, чье погребение обеспечивает город), утверждая, что кремация будет стоить не дороже нынешних трат на доставку тела на пригородное кладбище, оплату погребальных принадлежностей и работы могильщиков. Подытоживая, Оппенгейм заявляет, что «…учреждение крематориума не связано с уничтожением кладбищ, и то и другое должны иметь полное право на совместное существование, причем крематориум, со своей стороны, может только способствовать правильному функционированию кладбищ и, как мне кажется, недалеко уже то время, когда наступит пора и для Петербурга вступить на путь, предуказанный