Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

обязательность, превосходящую любое прилежание, с какой вожжи оказывались в маленьких руках при обгоне, объезде, повороте, остановке. Я вспомнил странный, не к собеседнику, а куда-то вкось поворот головы возницы, когда он говорил с нами, вспомнил, как он ухом нашел скакавшую рядом лошадь, чтобы показать свой фокус с хлыстом, и как на вокзальной площади мелькнули из-под грязноватой чалмы красные обводья пораженных трахомой глаз.

— Вы совсем не видите? — спросил я возницу.

Он ссутулился, сгорбился, став похожим на исхудалого, больного орла, и долго не отвечал. Затем сказал тихим, вдруг очистившимся от хрипоты голосом:

— Я знаю лошадей… Я слышу лошадей… Разве я задевал их кнутом?..

— Нет… Но правит лошадью ваш братишка?

— Мы не братья… У него нет разрешения на езду, он слишком мал, да и кто наймет мальчишку?

— Значит, все эти мальчишки на козлах?..

— Глаза слепых извозчиков, — просто сказал он.

1962 г.

Ахмад Неисчерпаемый

Он стоял в дверях отеля «Скарабей», огромный, на голову выше всей уличной толпы, в темном, с металлическим отливом халате и белой чалме; его огромное брюхо торчало как-то вбок от стержня могучего тела и, существуя наособь, не лишало его статности, даже стройности; большое в черноту коричневое лицо, кареглазое, круглолобое, щекастое и седоусое, было значительным, как у вождя, мятежным, как у беглого монаха, добрым, как у эльфа. Шаляпинским басом он воскликнул по-английски:

— Добро пожаловать в «Скарабей»!.. Меня зовут Ахмад!..

Он был агентом туристской фирмы и переводчиком, гидом и владельцем магазина сувениров, и бог весть кем он еще не был…

На выходе из пассажа неподалеку от нас какой-то поджарый человек, взгромоздившись на стул и ритмично изгибаясь узким, тонким телом, плотно упакованным в модно-тесный костюм из дакрона, пронзительно и вместе мелодично выпевал что-то среднее между мусульманской молитвой и причетом балаганного зазывалы. Свои долгие возгласы он повторял через равные промежутки времени, и они перекрывали густой уличный шум: рев моторов, шорох шин, лязг тормозов, лай гудков, вопли бакшишников и бормотание снующих возле гостиницы продавцов ярких тряпок, каменных фигурок, темных очков и порнографических открыток. Уличная толпа оставалась странно равнодушной к этим волнующим зазывным крикам. Прохожие голов не поворачивали в сторону худощавого крикуна, зазывавшего, как выяснилось, жителей славного города Каира на дешевейшую распродажу трикотажных изделий.

Живой громкоговоритель привлек лишь наше внимание. И, заметив это, он заулыбался, задвигался на своем стуле еще ритмичней, с изяществом уже не мужским — арабской танцовщицы, извлек из внутреннего кармана пиджака пустую бутылку, чуть больше нашей четвертинки, и опустил туда карандаш.

Крепко держа бутылку перед своим лицом, двигая головой на неподвижной шее вправо и влево, слегка пританцовывая, как переминаясь, поигрывая белками, что-то приговаривая, он заставил карандаш вылезти торчком из горлышка бутылки. Словно это был не карандаш, а околдованная им змейка. Вот они чудеса Востока!.. Дружными аплодисментами приветствовали мы заклинателя карандаша. Большое доброе лицо Ахмада страдальчески скривилось.

— Nonsense! — крикнул он. — Чепуха!.. Это может каждый!.. Фу, фу!.. Какая чушь!.. Нашел чем поражать туристов!.. Вот когда я был факиром…

Ахмад не договорил. Восторжествовав не только над городским шумом, но и над криками трикотажного зазывалы, вернувшегося к своему прямому делу, по ущелью улицы прокатился странный мелодичный вопль и внезапно стих, словно едва родившуюся песню задушили в горле.

К отелю приблизился, опираясь на длинный посох, высоченный, выше Ахмада, старик в грязной белой одежде, окруженный мальчишками и взрослыми зеваками. Он утвердил свою величественную и жалкую фигуру против нас, закинул голову и вновь издал тот же удивительный по чистоте, силе и мелодичности долгий звук. Казалось, вот-вот — и звук распахнется арией, божественной музыкой сфер, но старик опять, столь же внезапно, смолк. Видимо, этому уличному певцу надо было дать денег, чтобы он запел по-настоящему, но мы еще не успели получить египетские фунты и пиастры.

— Подумаешь, певец!.. — пренебрежительно сказал Ахмад, догадавшийся о нашем замешательстве. — Он ничего больше не может… Шарлатан!.. Ты уходи, уходи отсюда!.. Нечего шуметь!.. Пошел, пошел!.. — Что-то несвободное, натужное было сейчас в повадке Ахмада, похоже, он гнал старика не только из желания дать нам покой.

А старик стал по стойке «смирно», сдвинув пятки и широко разведя носки сношенных бабуш, закатил глаза, превратив их в две белые щелки, и принялся делать посохом ружейные приемы «на плечо» и «к ноге».

Зеваки покатились со смеху. Ахмад притуманился. Разломив толпу, облепившую городского сумасшедшего, он сунул ему в ладонь какую-то мелочь и велел убираться подобру-поздорову.

Старик опустил посох и с покорным достоинством повлекся прочь, затем издалека донеслась знакомая долгая тоскующая нота.

На другой день мы посетили одну из старинных и красивейших каирских мечетей. Ахмад был с нами в качестве второго гида. Едва мы ступили под своды мечети, как Ахмад поторопился сообщить, что здание обладает необыкновенным резонансом. В доказательство, подняв лицо к светлому куполу, он издал глубокий басовый рык. Как из клетки со львами, отозвалось из голубого сияния купола. Ахмад набрал воздуху и дал полную волю своему необъятному шаляпинскому голосу. Заплясали пылинки в солнечных лучах, наискось пронзающих храм, очнулись от молитвенного забытья, испуганно захлопали глазами немногочисленные молящиеся, замерли посреди мечети две седые розовые американки, наши соседки по отелю. А Ахмад, ничуть не смущаясь, продолжал демонстрировать небывалые резонирующие свойства храма.

Теперь я понял, почему он так странно и напряженно держался вчера, когда мы внимали воплям безумного старика. Не мог же Ахмад средь бела дня, на людной улице, да еще при исполнении высоких административных обязанностей доказать нам, что является обладателем куда более глубокого, красивого и сокрушительного голоса! И сейчас Ахмад, ликуя, брал реванш…

Позже, когда мы стали ездить по туристским маршрутам и Ахмад сопровождал нас, большей частью добровольно, а не по долгу службы, выяснилось, что нет в Египте такого ремесла, такого занятия, которому он не отдал бы дани.

…Окрестности Каира. По узкому мутному каналу, тянущемуся параллельно Нилу, идут с бреднем два голозадых рыбака. Черные кривые шесты, к которым привязана сеть, то погружаются в воду, то высоко и безобразно вскидываются над водой, и тогда видны залепленные илом и слизью ячеи лохмато порванной сети.

— Сколько рыбы выловил я на своем веку такой же вот старой сетью! — вздохнув, говорит Ахмад, с нежностью глядя на бедных рыбаков…

…Сбор фиников. Обвязавшись веревкой по талии и запетлив другой конец на буграстом стволе пальмы, сборщик с обезьяньей ловкостью карабкается на верхушку высокого дерева, под самую листву. Слегка откинувшись, — веревка натянулась струной, — сборщик обтрясает темно-розовые веники в огромную плоскую соломенную корзину, похожую снизу