Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

Но и волнение старого крестьянина легко понять. Сколько лет копил он эти деньги! Сколько мешков с песком для чистки медной посуды перетаскал он на марракешский базар, сколько ковров соткали его жена и дочери, сколько труда вложила вся семья в красноватую, скупую на благодарность землю, чтобы монетку за монеткой собрать эту сумму. Рис, лепешка и тминный чай в будни и праздники, рис, лепешка и тминный чай в тревожные ночи рамадана, когда истомленному дневным постом человеку кусок мяса, что в жажду глоток воды; рис, лепешка и тминный чай — ничего иного не знали и его дети, лишь только иссякало молоко в материнской груди. Но теперь пойдет иная жизнь: детям будет молоко, взрослым мясо. Продавец умилился. В эту минуту он не помнил, что взял с крестьянина хорошую цену, он чувствовал себя благодетелем.

— Четыреста килограммов в год дает она сейчас, — проговорил он растроганным голосом. — А подрастет, будет давать еще больше.

— Я, кажется, не спрашивал об этом! — огрызнулся крестьянин.

Продавец достал шелковый платок и вытер лицо. Солнце палило нещадно, а зеленые зонты высоких пальм почти не давали тени. И тут крестьянин, внезапно решившись, с такой силой ткнул в грудь продавцу мешок с монетами, что тот пошатнулся. Обхватив тяжеленький мешок руками, продавец укоризненно посмотрел на крестьянина и пошел к своему мулу. Он хорошо разбирался в людях и знал, что не надо пересчитывать эти считанные-пересчитанные деньги.

Крестьянин нетерпеливо и злобно смотрел ему вслед, переминаясь босыми, в коросте, ногами. Продавец приторочил мешок к седлу, упал толстым животом на спину невысокого крепкого мула с черной, зеркально блестящей шерстью, закинул ноги на его круп, с трудом выпрямился и затрусил к шоссе, ведущему в город.

Как только он скрылся из виду, выражение лица крестьянина переменилось: оно стало нежным и детски радостным. Он снова обнял то теплое, шершавое, волосяное, что теперь безраздельно принадлежало ему, и с его тонких, сухих губ слетели слова, которые крестьяне всего мира обращают обычно к корове: «Кормилица!.. Поилица!..»

Он обнимал, гладил и целовал шерстистый ствол молодой финиковой пальмы.

Солдат

После купания Хуан, Браим и я сидели на горячих каменных ступеньках маленького приморского ресторана и поджидали наших спутников, которые разбрелись по берегу. Кабины для раздевания, расположенные вдоль пляжа, скрывали от нас перспективу разрушенного землетрясением города, но все время чувствовалось, что он рядом, со своими белыми, пустыми внутри, как обобранные соты, домами, прямыми, чисто прибранными улицами, на которых умерла жизнь. Год назад землетрясение разрушило Агадир, город сметало целыми кварталами, многоэтажные дома исчезали в разверзшейся земле.

Сейчас в Агадире жила лишь узкая прибрежная полоска. Пляж был пустынен, и все же кое-где мелькали загорелые тела купальщиков, бродили наши туристы, разглядывая высокие, как скалы, намывы океанской грязи, три молодые женщины в ярких костюмах со смехом барахтались в воде, подростки гоняли футбольный мяч, на террасах кафе официанты разносили прохладительное питье, но большое безмолвие развалин подавляло робкий шум этой малой жизни.

Внезапно неуместная и все же радостная послышалась музыка: арабская мелодия в ритме джаза. По берегу в нашу сторону шел легкой, пританцовывающей походкой молодой марокканский солдат, держа в руке транзистор величиной с табакерку.

Если мягкие косточки марокканского малыша не скривятся за спиной матери в тесном прижиме походной колыбели, если его минуют черная оспа, туберкулез, трахома, если он не охромеет и не окривеет в опасную пору отрочества, то почти наверняка вырастет красавцем. Судьба сохранила этого юношу от напастей и болезней, по золотому песку шагал в такт музыке стройный смуглый бог. Его длинные ноги обладали той едва приметной кривизной, вернее, выгнутостью, которая придает походке особую упругую твердость, его талия была тонка, а плечи широки и чуть покаты. На смуглом узком лице с четко очерченным ртом влажно сверкали прекрасные оленьи глаза, но не робко-сторожкие, а смелые и доверчивые. Его суконная форма цвета хаки казалась празднично-нарядной, так ладно облегала она его тело, лихо сидел берет на черных блестящих волосах. На рукаве у него были полоски, означающие, что он командует отделением.

Солдат держал путь к ресторану, и мы подвинулись, чтобы дать ему пройти, но он остановился в двух шагах от нас возле невысокого каменного сооружения, похожего на сундук. Он выключил приемник, достал из кармана белый носовой платок, постлал его на землю и, опустившись на колени, стал молиться. Каменная облупившаяся кладка оказалась очередной могилой марабу — святого.

У Хуана побелел его крючковатый нос. Близко принимая к сердцу судьбу народа, среди которого ему довелось жить, Хуан всегда с яростью обрушивался на религиозные предрассудки, особенно на культ марабу, цепко владеющий душами марокканцев. «Колонизаторам это было на руку, — говорил Хуан. — Зачем людям бороться, добиваться, когда все можно попросить у марабу, от счета в банке до виллы на берегу моря?»

Солдат, вначале молившийся молча, увлекся и теперь вслух шептал слова своей молитвы.

— Чего он там бормочет? — раздраженно спросил Хуан Браима. — Просит у марабу реактивный самолет?

— Нет, благодарит за то, что его отделение было первым на учебных стрельбах… А сейчас… что-то насчет завтрашних маневров…

В оленьих глазах солдата не было смирения перед властью марабу: требовательная вера и некоторая, что ли, жесткость — мол, попробуй, не выполни!..

— Аллах с ним! — заключил Хуан. — Похоже, что этот парень больше полагается все-таки на себя.

В последний раз склонившись в поклоне и коснувшись губами песка у основания надгробья, солдат подобрал платок и встал с колен. Он бережно отряхнул платок, сложил и сунул в карман. Затем включил приемник и, даже не взглянув в нашу сторону, пошел прочь. От него ложилась на песок в сторону моря длинная стройная тень, которую то и дело слизывала набегающая на пляж волна. Уверенный в себе, сделавший все, чтобы не ударить в грязь лицом на предстоящих боевых учениях, шел юный защитник отечества, и не было над ним иной власти, кроме его сердца, неба да взводного командира.

Антуан

Маленький приморский ресторан, носящий имя своего владельца Антуана, известен не только в Могадоре, но и по всему Атлантическому побережью Марокко. Он расположен ближе к воде, чем пляжные кабины для раздевания. Прибой швыряет брызги в распахнутые окна, в ресторане крепко пахнет морем. Перед входом стоит искусно вырезанная из фанеры и раскрашенная масляными красками фигура очень толстого человека в поварском колпаке, в руке он держит блюдо с румяно поджаренной курицей.

На колпаке написано «Антуан», и каждому ясно, что это карикатурное изображение владельца