Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

и, дождавшись приветствия, чуть наклонил голову, обмотанную белой тряпкой. Малыш, прижавшись к деду, с любопытством вращал яркими белками; на его черной бритой макушке вился кудерек, похожий на поросячий хвостик.

Козы вели себя по-разному. Страха в них не чувствовалось, но те, что были застигнуты в нижнем ярусе деревьев, неторопливо спускались по стволу и отходили прочь; те, что находились повыше, перескакивали на ближайший к земле сук, а с него прямо на землю. Козы, добравшиеся до крон, косили на пришельцев красноватым глазком, но продолжали кормиться.

Все же туристы так галдят, так хохочут, так угрожающе целят аппаратами, что в конце концов распугивают всех коз. Ближайшие деревья пустеют, козы уходят в глубь рощи. С шумом и смехом возвращаются туристы в свой нарядный автобус и уезжают.

— Почему эти люди так смеялись? — спрашивает мальчик деда, когда автобус скрывается вдали. — Они никогда не видели коз?

— Они видели коз, — тихо отвечает старик, — но никогда не видели, чтобы козы паслись на деревьях.

— Что же, их козы ничего не едят? — в голосе мальчика звучит обида, он не любит, когда над ним подшучивают.

— Они едят траву.

— Травой сыт не будешь, — все так же недовольно говорит мальчик.

— Там не такая трава, как у нас. Там трава густая, высокая, сочная. И козы пасутся прямо на земле. Мне кажется, — с сомнением говорит старик, — они даже не умеют лазать по деревьям.

Мальчик радостно смеется. Теперь он понял: дед просто рассказывает сказку. Он притуливается к теплому боку старика, — от ветхого халата остро и приятно пахнет козой, — закрывает глаза. Сквозь плетение ветвей солнце прожигает сомкнутые веки двумя огненными точками. Звонко стучат маленькие копытца по стволам и сучьям арганских деревьев, горячим прахом тянет от пересохшей земли. Хорошо лежать возле родного тела, в милом привычье родного края и слушать смешные или страшные небылицы.

— Ну же, дедушка!.. — понукает он старика.

Кумушки

Наше путешествие подходило к концу. Сегодня вечером мы будем в Касабланке, а завтра рано утром «Каравелла» за два часа перенесет нас в Париж, откуда прямой путь в Москву. Дорога, идущая берегом Атлантического океана, уже стала дорогой домой. Все же мы сделали еще одну остановку перед Касабланкой, в городке Мазаган, которому недавно было возвращено его исконное имя Эль-Джадида.

Автобус остановился на центральной городской площади у высокой каменной стены, за которой находились останки крепостных португальских сооружений, церкви святого Себастьяна и святого Антония и знаменитое водохранилище. Когда-то на месте водохранилища была кордегардия португальских солдат. После многомесячной осады города войсками султана все неверные были истреблены, а помещение кордегардии оказалось затопленным водой. Подземная казарма сама определила себе новую должность: стала городским резервуаром для хранения воды на случай осады. Вверху был люк, через который доставали воду. Минуло время битв и осад, город получил новое водоснабжение, и о резервуаре забыли. Недавно один купец пожаловался городским властям, что его лавку постоянно затопляет невесть откуда берущейся водой. Стали искать, наткнулись на подземное озеро, осушили и увидели то, что открылось и нашим глазам, когда мы спустились по ослизлым ступеням в глубокое подземелье.

В полутьме, озаряемой призрачным, льющимся откуда-то сверху светом, вздымался лес великолепных стройных колонн, поддерживающих тронутые прозеленью каменные своды. Базисы колонн купались в тонкой воде, просачивающейся в подземелье из почвы, но стволы были прямы, белы и благородны, исполнены силы и изящества, им надлежало бы украшать собор, а не солдатскую караулку. Не знаю лишь, довелось ли первооткрывателям видеть длинного толстого угря, выписывающего зигзаги меж подводных оснований колонн…

Когда мы вышли наружу, наши туристы с той ненасытной жаждой впечатлений, которая всегда отличает русских, захотели осмотреть крепостные развалины и церковь святого Себастьяна. Я не пошел с ними и вернулся на площадь к автобусу. Как-то вдруг, на исходе поездки, я открыл, что простой шум и движение сегодняшней жизни мне куда милее окаменелого шума истории. И в водохранилище, если говорить начистоту, не его романтическая история и даже не прекрасные колонны привлекли меня, а живое, верткое тело угря…

Вечерело, в лучах закатного солнца подрумянились серые стволы эвкалиптов в сквере посреди площади. Вдоль ограды сквера понуро стояли благородные костлявые арабские росинанты, впряженные в громоздкие, дряхлые пролетки, с фонарем по одну сторону козел, с кнутом по другую, истертыми ковриками на сиденье, с тяжко нависшей над задком громадиной зачехленного брезента. Возницы или дремали, сидя на козлах и свесив между колен головы в красных фесках, или курили с отсутствующим видом; казалось, их никто никогда не нанимал. Справа от меня, у стены, сидели на корточках три старые женщины и судачили, как наши кумушки на завалинке.

Мальчишка-чистильщик хватал за ноги всех проходящих мимо европейцев, и порой ему удавалось пленить чью-нибудь ногу. Тогда, ловко перекидывая щетку на заднике ботинка из руки в руку, он наводил ослепительный и нестойкий глянец. Это секрет арабских чистильщиков — создавать такое вот зеркало, мутнеющее через пять минут. Если б их глянец обладал еще и стойкостью, они бы умерли с голоду.

Набрав достаточное количество мелких монет, мальчишка подошел к продавцу сладостей и купил нечто ядовито-красное, липкое, на палочке, напоминающее нашего леденцового петуха.

Мчались к морю, сверкая спицами, велосипедисты; встретились у крепостных ворот парень и девушка и побрели куда-то, взявшись за руки; женщина таскала за вихор провинившегося сына; у газетного киоска старик, только что купивший газету, никак не мог справиться с большими листами, ловившими ветер, словно паруса; и судачили у стены, перемывая косточки ближним, старые кумушки.

Прежде все мои впечатления нагнетали чувство разительной несхожести здешнего мира с привычным мне жизненным укладом. А сейчас ни белые халаты, ни фески и тюрбаны, ни зачадренные лица женщин, ни шоколадная смуглота мужских лиц не могли лишить меня ощущения, что я нахожусь в вечереющем Бердянске.

И тут словно взорвался уют моих тихих мыслей — я увидел лица кумушек. Лишь на одной из них была чадра, а над чадрой краснели и слезились изглоданные трахомой подслепые глаза. Две другие, подобно большинству арабских старух, лишь прикрывали из приличия подбородки краем джеллабы. У одной лицо напоминало терку — оспа съела губы, ноздри, выпила глаз; у другой была львиная морда — последняя степень проказы. Несчастные женщины, словно по уговору, являли собой тройственный союз самых страшных болезней, которые за полстолетия иноземного владычества обрели полную волю в Марокко, стране красивых, сильных, статных людей…

1961 г.

Луксорский извозчик

В Луксор, город, возникший на развалинах Фив, древней столицы Египта, мы приехали рано утром. Небольшая