Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

на медное блюдо. Несколько красноватых, в лиловость, плодов промахивают мимо корзины и дробно обстукивают землю. Ахмад подбирает финики и протягивает нам. Вонзаем зубы в сахаринную, приторную мякоть. Свежие финики ни цветом, ни вкусом не похожи на те, что продаются у нас, и успеха не имеют, но всех восхищает ловкость сборщика. Ахмад глядит на нас с сожалением и укором.

— В мое время обходились без веревки, — замечает он. — Избаловался народ…

— Без веревки?.. — с сомнением повторил кто-то.

Ахмад вздыхает могуче, полно, мягко, как океан, сбрасывает замшевые туфли и снимает носки. Он обхватывает руками ствол, ставит узкую шафранную ступню на выпуклость коры и отымает тело от земли. Мы дружно хлопаем в ладоши, чтобы скорее прекратить это испытание, равно губительное и для старого организма Ахмада, и для ствола молодой пальмы. Но, перебирая руками, он и в самом деле начинает подыматься вверх, как по шведской стенке. Пот прозрачными каплями стекает с его чела вниз, к подножию пальмы.

На высоте трех с лишним метров Ахмад наконец-то соглашается внять нашим мольбам, он соскальзывает вниз, потный, задыхающийся, счастливый…

Это научило нас доверию и осмотрительности. Вскоре мы набрели на речку, где голый шоколадный юноша купал шоколадного коня. Чуть откинувшись на красиво прогнутой спине великолепного скакуна, юноша поворачивал его к глубине. Мы залюбовались: всадник и конь казались выточенными из одного куска; они были едины не только в цвете, влажном блеске, но и в напряжении мускулов, в кентавровой цельности движения.

— Лучшая пора моей жизни — когда я объезжал коней, — мечтательно произнес Ахмад и поглядел на нас.

Наши лица выражали доверчивую, беспечность. Но, видимо, молчание показалось Ахмаду подозрительным.

— Что-о-о?! — проговорил он опасным голосом и скинул туфли с ног.

— Не надо, Ахмад!.. Мы верим, Ахмад!.. Мы знаем — вы лучший всадник Египта!..

…Железнодорожный путь в Луксор идет плодородной нильской долиной, изрезанной каналами и канальцами. Куда ни глянешь, повсюду зеркальными плитами блещет на полях вода, а смесившаяся в грязь земля сверкает драгоценно, будто ее повили серебряной канителью. По колени в этой благословенной грязи возятся крестьяне. Ковыряют землю мотыгой, прокладывают желобки для водяных струй. На них нет никакой одежды, кроме коротких штанов, их костяк четок и зрим, как на рентгеновском снимке.

Ахмад рассуждает, стоя у окошка в узком коридорчике спального вагона:

— Почему люди, растящие то, что питает человеческое тело, — пшеницу, кукурузу, рис и сорго, — сами почти лишены плоти? Почему люди, растящие хлопок, из которого делают одежду, почти голы? Сейчас трудно поверить, но, когда я был феллахом, мне приходилось в непогоду взваливать жернов на худые плечи, чтобы меня не унесло ветром. Моя одежда была дырява, как решето, и женщины при встрече со мной отводили глаза. Египет велик, но почти вся его родящая земля ниткой вытянулась вдоль Нила. И все же при короле Фаруке миллионы федданов этой земли лежали невозделанными. Сейчас обрабатывается вся пригодная земля, но ее мало, ее дьявольски мало! И «Асуан» звучит сейчас как «надежда», «будущее», «жизнь» в одном слове. Мне хочется забыть чужой язык, на котором я так легко и свободно выражаю свои мысли, и овладеть языком строителей Асуанской плотины. — Выкатив карие с желтоватыми белками глаза, Ахмад радостно грохочет: — Здравствуй!.. Пожалюйста!.. Спасиба!.. Спутник!.. Гагарин!.. Пароход!.. Москва!.. Ваше здоровье!.. Доброй нотши!.. На посошок!..

…Поезд медленно двигался по ремонтируемому участку пути. Какой-то пассажир протянул в окошко мятую пачку «Честерфилда» с двумя-тремя сигаретами пожилому укладчику шпал.

— Что он делает? — вскричал Ахмад и с ужасом сжал голову руками.

Я едва успел удивиться этой трагической вспышке, порожденной столь малым поводом, как возле вагона с молниеносной быстротой разыгралась дикая и страшная сцена. Коршунами кинулись на получившего подачку его худые, голодноглазые товарищи. Десяток рук рванулся к мятой пачке. Защищая свое жалкое добро, пожилой рабочий выскользнул из клубка тощих тел, метнулся прочь и через подставленную кем-то ногу полетел прямо на полотно. Замер пронзительный крик. В последний миг человек выскочил из-под колес, оставив на рельсах полу драного халата. Он отбежал в сторону, поглядел в жерлецо пачки и детски-радостно улыбнулся: что-то там уцелело…

— Беден, беден мой народ, — с тихой печалью сказал Ахмад. — Но эти, — кивок за окно, — беднее бедного, беднее рыбаков, беднее феллахов… Видите, ему и горя мало, что едва не отправился на тот свет, главное — сигареты сохранил… И все-таки, — убежденно произнес Ахмад, — им лучше, чем было когда-то нам. Они как-никак работают на Египет, а на кого работал я, когда строил автостраду близ Порт-Саида?.. — Он усмехнулся во все лицо. — Вышло так, что тоже на Египет, но мои тогдашние работодатели в этом нисколько не повинны…

…Из Луксора наш путь лежал в знаменитую Долину царей, где находятся усыпальницы фараонов. Предстояла увлекательная переправа через Нил на паруснике, но фирма почему-то вдруг заменила парусную яхту катером — большой старой галошей. Хорошо, хоть Нил нельзя было заменить, и он добрых сорок минут плескался за бортом катера, мутный, желтый, дурно пахнущий, тревожный, волнующий, полный тайн. Каждую корягу мы с веселым содроганием принимали за крокодила, пока Ахмад не пояснил, что крокодилы сейчас водятся только под Асуаном.

Едва мы сошли на другой берег, как возле сходней печально заскрипел колодезный шест. Оборванная, грязная девчонка с янтарными глазами, светло и чисто сверкающими на чумазом лице, перебирая руками лохматый канат, погружала бадейку в круглую дыру колодца. Дружно взлетели фотоаппараты. Когда щелкнул последний затвор, девчонка отпустила канат и с криком «Бакшиш!» кинулась к туристам. Освобожденный колодезный шест стал торчмя, на конце каната покачивалась пустая бадейка. Облепленное глиной устьице колодца не вело к воде, маленькая труженица опускала бадью в неглубокую пыльную ямку. Это был ее способ выманивать бакшиш у туристов. Мы все очень смеялись, но Ахмад был безутешен. Так мерзко обмануть строителей Асуана! Вздымая руки к небу, Ахмад обрушил на черно-пыльную голову девчонки каскад каких-то древних проклятий, принятых той на удивление равнодушно.

— Я сказал этой чертовке, что она — позор Египта, — отдуваясь, сообщил нам Ахмад, потом доверительно добавил: — Но вообще бизнес не так уж плох, у девчонки есть смекалка…

На раскаленной площади, где скелетно-тощая буйволица и высокомерный, будто молью траченный верблюд презрительно глядели на пьяных от жары желтых собачонок с выпавшими до корня грязно-розовыми языками, нас поджидали два древних автобуса под брезентом и предтеча современного автомобиля — тильбюри с мотором. Я думал, буйволица и верблюд призваны страховать этот сомнительный транспорт, но они оказались праздными зеваками, и мы, поручив себя богу удачи, двинулись в полыхающие